СТРАНИЦЫ НЕДАВНЕЙ ИСТОРИИ

А.Р.Кармен

Открытие страны гуарани

(Продолжение. Начало см.: Латинская Америка, 2005, № 3)

Разумеется, мне очень хотелось узнать, как оценивают в Парагвае возможности установления контактов с моей страной. Ведь в отличие от других латиноамериканских государств, Парагвай никогда не имел дипломатических отношений с Советским Союзом.

ОКНО В НОВЫЙ МИР

Первое "официальное лицо", с которым я завел разговор на эту тему, был заместитель министра внутренних дел У.Эстигаррибиа. Напомню: эти разговоры происходили в июне 1989 г.

- Я думаю, что установление дипотношений между нашими странами не за горами, - сказал он. - И первые шаги уже предпринимаются. Мы, например, вступили в контакты со странами, ранее находившимися на орбите влияния Москвы: правительство санкционировало торговлю с ними. Скорее всего, и мы с вами тоже начнем с торговли, с культурного обмена. Надо навести первые мосты, а там, я уверен, недалеко и до оформления отношений в соответствии с международными нормами.

На эту же тему я беседовал и с сенатором Эдгаром Инсфраном, членом Почетного правительственного совета правящей партии "Колорадо".

- Скажу откровенно, у нас еще имеется немало людей, в том числе и "наверху", которые даже слышать не хотят об установлении отношений с Россией, - сказал он. - Это атавизм. Подобная политика сегодня не имеет будущего. Мы же прекрасно видим, какие перемены происходят у вас. Поэтому я считаю, что и отношения с вашей страной для нас очень важны, и препятствий для их установления, кроме тех, о которых я только что сказал, чисто субъективных, я не вижу. Я сам с большим интересом совершил бы поездку в Москву. У вас очень "сильная" латиноамериканистика, особенно историческая, мне довелось ознакомиться с переведенными на иностранные языки работами ваших ученых и исследователей, в том числе о прошлом Парагвая, в частности, я очень высоко ценю М.С.Альперовича. Скажу вам: это замечательные труды, и я счел бы за честь познакомиться с их авторами лично. А что касается туризма, то первые парагвайцы уже побывали в Москве...

В самом деле, был уже преодолен еще недавно казавшийся неприступным барьер недоверия, предубеждений и даже страха, существовавший между нашими странами. Как все это начиналось - разговор особый. Пока же хочу поделиться некоторыми первыми впечатлениями, связанными с темой взрыва интереса ко всему русскому, советскому.

Интерес этот действительно был невероятным. Не проходило дня, чтобы газеты, радио, телевидение не публиковали или не передавали новостей из Москвы. Конечно же, столь пристальное внимание во многом было вызвано масштабом происходивших у нас перемен, их схожестью с перестройкой парагвайской. Но было и другое - прикосновение к запретному в течение стольких лет плоду, возможность наконец вкусить его и при этом не обжечься. А если говорить о предпринимателях, то тут интерес и подавно был велик и конкретен: что можно получить от развития торгово-экономических контактов с Россией?

Когда я впервые появился в Асунсьоне, то, к моему удивлению, увидел повсюду афиши московского цирка. Без малейшего преувеличения, ими был оклеен весь город. Оказалось, что там только что прошли его гастроли. Успех был ошеломляющий. Во-первых, парагвайцы познакомились с цирковым искусством высокого класса, а во-вторых, и это самое главное, они впервые увидели настоящих "русских медведей", да еще в таком количестве! Очевидцы рассказывали, с каким нескрываемым, наивным любопытством рассматривали там наших ребят и девчат, как прикасались к ним: правда ли это "настоящие русские"? Не исключаю, что кто-то мог даже искать у них хвосты, рога и копыта, - ведь столько лет здесь внушали, что все "совьетикос" - исчадия ада, пособники дьявола. Да, это было первое открытие - не окнa, а лишь малюсенькой форточки в новый, доселе неведомый парагвайцам и строжайше запрещенный для них мир. А потом сюда, после гастролей в Буэнос-Айресе, нагрянул ансамбль "Гренада" и окончательно растопил и покорил сердца парагвайской публики.

Советская, российская, перестроечная тема стала модной. На улицах Асунсьона в витринах книжных магазинов можно было видеть книги М.Горбачева. Пабло Леон Буриан, хозяин одного из самых крупных книжных магазинов, рассказал, что ему несколько раз приходилось делать заказы на книги, повествующие о России и перестройке, и все они быстро распродавались. Тяга к информации о России, тем более из первых рук, была велика. Особенно в средствах массовой информации. Я уже упоминал, что своим приездом в Парагвай был обязан усилиям директора одной из крупнейших газет "AБC колор" Альдо Сукколильо. "Я хочу открыть окно в Советский Союз, - не раз говорил он мне. - И я этого добьюсь". С помощью материалов, предоставленных АПН, которое я тогда представлял, его газета напечатала серию ретроспективных статей-рассказов об СССР - от Киевской Руси до наших дней. Там же начали печатать корреспонденции московских журналистов, репортер "АБС колор" совершил поездку по России и тоже выдал серию интереснейших путевых очерков. Беседе со мной газета выделила целую полосу. Рассказывали, что в дни, когда появлялись эти материалы, тираж издания резко подскакивал, и возврата непроданных газет практически не было.

В разговоре со мной сенатор Эдгар Инсфран упомянул "парагвайцев, уже побывавших в Москве". Действительно, они стали первыми ласточками. Их "полет" был непрост, и, я бы даже сказал, по тем временам довольно смел. О том, как родилась идея открыть "тур-окно" в Россию, мне рассказывал Фернандо Родригес Сукколильо, брат хозяйки агентства "Транстур" Бланки Сукколильо (оба - родственники хозяина "АБС колор").

- Помимо туризма, - говорил он, - у меня есть интересы в сельском хозяйстве, мои родственники вложили капиталы в промышленность, строительство, торговлю, я знаю многих аграриев, производящих, например, хлопок и сою. Мы давно присматривались к вашему рынку и знаем, что наши продукты поступали к вам. Но они идут туда через посредников, и обе страны немало на этом теряют. То же происходит, например, с вашей водкой. Нам ее втридорога продают бразильцы и англичане. И вот мысль о том, как бы избавиться от этих накруток и выйти напрямик на ваш рынок, не давала мне покоя. Но мешали барьеры политические и идеологические. И тогда меня осенило: надо начать с туризма, где все эти предрассудки "не работают".

Фернандо по натуре авантюрист. Чем только в жизни он не занимался, даже был парашютистом, где-то воевал наемником. Но самым большим "приключением" своей жизни все-таки считает поездку вместе с сестрой Бланкой в столицу Уругвая, где они совершили поистине отважный по тем временам поступок - постучались в дверь советского посольства. Их приняли радушно, помогли связаться с представительствами "Аэрофлота" и "Интуриста". И потянулась через океан первая ниточка, связавшая Асунсьон с Москвой.

- Парагвай - страна маленькая, - продолжал Фернандо. - Мы, конечно же, не смогли бы покрыть полностью ваши импортные потребности в аграрной продукции. Но часть их - несомненно. Качество нашей сои отменное, наш хлопок считается одним из лучших в мире. Мы обладаем значительными ресурсами для производства фруктово-консервной продукции, наши кокосы (особый вид этих орехов - маленьких, размером с гусиное яйцо) - незаменимое сырье для парфюмерной промышленности, и они у нас в изобилии. Кроме того, Парагвай имеет немало достижений в развитии племенного животноводства. Мы могли бы создавать совместные предприятия по производству соков, изделий из кожи и тканей, ваши суда на подводных крыльях и воздушной подушке отлично прижились бы на наших реках и в болотистой местности, ваши авиэтки наверняка нашли бы спрос. Нам нужны нефть, а также машины и оборудование как раз такой прочности и выносливости, как ваши.

А вот как смотрели на нас капитаны парагвайского бизнеса. Одним из первых посетил Москву председатель влиятельной Федерации производства, промышленности и торговли (FPIC) Алирио Угарте Диас. Мы встретились с ним незадолго до его отъезда в длительную турпоездку в Старый свет. Первой остановкой у него была олимпийская Италия, последней - Москва.

- Дожидаться открытия дипотношений для наведения мостов между Парагваем и Россией означает впустую тратить время, - сказал он мне. - Уже сейчас мы внимательно изучаем опыт торговых отношений наших соседей по континенту с Москвой, структуру их импорта и экспорта. Уверен, что мы могли бы сотрудничать во многих областях. Мы знаем, что с вами можно торговать, уверен, что с вами нужно торговать, и что эта торговля будет очень выгодной для обеих сторон.

- "Представление" наших стран друг другу непростительно затягивается, - сказал, в свою очередь, заместитель председателя Парагвайского промышленного союза Рубен Дарио Фадлала. - Нам надо начать оказывать сильное давление на правительства, чтобы они как можно скорее убрали все препятствия, мешающие налаживанию торговли между нами. А если они замешкаются, то мы, предприниматели, сами найдем формы и способы установить прямые контакты между собой и начать взаимовыгодное сотрудничество.

Это не были отдельные мнения отдельных, пусть даже наиболее продвинутых, предпринимателей. То же самое я слышал от многих их коллег, присутствовавших на очередном собрании FPIC, где по просьбе дона Алирио мне довелось выступить с рассказом об общем положении в нашей стране и о переменах, происходящих в интересующей их сфере.

Сегодня, по прошествии полутора десятка лет, нелишне подвести итоги тем оптимистическим порывам. Хотелось бы привести многозначные цифры роста, обмена, развития и тому подобное. Но, увы, этого не произошло. Все "громадье" этих планов разрушилось сразу же после развала СССР и выхода на арену новых российских предпринимателей, которые стремились к сиюминутной выгоде, вынюхивали, где бы побольше да подешевле урвать, и нисколько не заботились о строительстве долговременного, стабильного товарообмена. Полную беспомощность проявило и российское торгпредство в Аргентине, курировавшее заодно и Парагвай.

Да, на улицах Асунсьона давно бегают наши "Лады", вроде бы имелось представительство и "Камаза" и еще каких-то марок. Но начало этому было положено, как ни странно, еще при диктатуре Стресснера. Нового же, такого, о чем можно было бы с гордостью сказать: "Вот оно, наше, отечественное!", здесь так и не появилось. А жаль. И даже тот же директор "АБС колор", побывавший в Москве и по приезде завесивший всю редакцию советскими (именно советскими, а не российскими) сувенирами, политическими картами и прочей агитпроповской наглядной агитацией, тот самый Альдо Сукколильо, мечтавший "пробить окно в Россию", даже купить в Москве особняк для парагвайского посольства, и он вернулся глубоко разочарованным:

- С вами невозможно иметь дело, - жаловался он мне. - У ваших предпринимателей понятия о бизнесе колеблются где-то на уровне и в пределах уличного базара, где все методы хороши - лишь бы облапошить партнера и смыться. А государство смотрит на все это сквозь пальцы и ничего конструктивного не предпринимает. Мне гораздо проще было установить контакты в Польше и Венгрии. И они уже начали приносить плоды. Но с вами... - Он развел руками и сокрушенно покачал головой.

К теме парагвайско-российских связей, правда, в совершенно ином измерении, я еще вернусь.

ОТ ИМЕНИ ТЕХ, КТО ВНИЗУ

Вести диалог с парагвайскими политиками, министрами, предпринимателями и газетчиками, особенно в первые годы после переворота, когда происходившее там во многом напоминало процессы, имевшие место в России, было весьма интересно и поучительно. Но это - взгляд с позиций деятелей, в той или иной степени причастных к переменам. А как отражались эти процессы на тех, от чьего имени частенько выступали великие мира сего, творя свою политику, борясь за власть? За примером далеко ходить не пришлось, один из них я нашел прямо в центре Асунсьона.

В Кафедральном соборе я встретил большую группу крестьян, устроивших голодовку в знак протеста против выдворения их с земель, принадлежавших одному из латифундистов. Земля эта никем не обрабатывалась, сам хозяин жил за границей. Безземельные крестьяне поселились там, обзавелись хозяйством, а когда настало время сбора урожая, всех их выгнали прочь. Вот они и пришли сюда и объявили голодовку в надежде, что их протест будет услышан в парламенте, находящемся неподалеку.

Но сейчас разговор пойдет не о них, а о месте, избранном ими для своей акции. Кафедральный собор не случайно стал прибежищем парагвайских униженных и оскорбленных. О том, что священнослужители издавна боролись вместе с народом за права человека, против жестокостей диктатуры Стресснера, приходилось читать не раз. Мне очень хотелось услышать об этом из первых уст, от тех, кто даже в столь суровых условиях тирании умудрялся поднимать голос в защиту справедливости и человеческого достоинства.

Архиепископ Парагвая Сантьяго Бенитес согласился на встречу быстро. Буквально через час после моего звонка в канцелярию его секретарь перезвонил мне в гостиницу и назначил время аудиенции. Но беседа наша начиналась трудно. Настороженная сдержанность церковного иерарха обезоруживала, настраивала на пессимистический лад. И когда я уже стал терять надежду, что смогу "расшевелить" его и услышать то, за чем пришел сюда, строгое лицо монсеньора Бенитеса неожиданно потеплело.

Мы проговорили минут 40. Он рассказал, что парагвайская церковь с конца 60-х годов, следуя ориентации Римского вселенского собора и Конференции епископов стран Латинской Америки, сделала все возможное, чтобы проникнуться болью и радостью, печалью и надеждами самых нуждавшихся слоев населения.

- Собственно говоря, - улыбнулся архиепископ, - эти документы всего лишь официально подкрепили то, чем наша церковь занималась де-факто на протяжении многих лет. Мы давно видели и чувствовали, что народ наш нуждается в полном освобождении, и служители культа, как никто другой, обязаны в рамках своей специфической сферы деятельности всесторонне способствовать этому процессу. "Церковь на службе человека" - так мы определили нашу роль в стране. Полное отождествление с чаяниями народа. Не с правительством, - подчеркнул С.Бенитес, - не с институтами власти, а именно с простыми людьми. И мы постоянно были рядом с беднотой, с теми, кто становился объектом преследований, угнетения.

Архиепископ делает паузу, предлагает мне чашечку типичного для Парагвая напитка - "косидо" (это всем известная "йерба-матэ", но разбавленная горячим молоком). Получив мое согласие, он продолжает:

- Я уже говорил вам, но хочу подчеркнуть особо: в отличие от других стран, наша позиция исходила, так сказать, "сверху", от самого епископата, и в силу этого была обязательной для всего духовенства, всех наших религиозных и мирских католических организаций. Исключений не было. Конечно же, такое не могло нравиться предыдущему режиму. И он становился все агрессивнее по отношению к нам. В конце концов дошло до прямого конфликта. Постоянного и непримиримого.

- В чем это выражалось?

- Примеров множество. Закрыли нашу газету, запретили работу радиостанции, установили жесткий политический контроль над церковными школами и их программами, разогнали все крестьянские организации, аграрные лиги, в создании и сплочении которых церковь принимала активное участие, упразднили объединения христианской молодежи. Когда я служил епископом в одной из епархий, у нас было 48 крестьянских центров. Нам стоило больших трудов создать их: приходилось преодолевать сильное сопротивление крупных землевладельцев, полицейских чинов, наемников и провокаторов. Ведь в этих центрах, помимо чисто религиозного обучения и профессионального содействия малоимущим крестьянам мы осуществляли правозащитную деятельность, которая шла наперекор политике властей. Так, в конце концов, там не осталось ни одного центра!

- А сами священнослужители подвергались каким-либо формам насилия?

- Разумеется, - немного помолчав, как бы собираясь с силами, чтобы поведать об этой, очень нелегкой стороне борьбы, промолвил архиепископ. - Власти стали травить моего предшественника, архиепископа Исмаэля Ролона, чернить всех наиболее активных священнослужителей. Это, знаете, была очень сильная и яростная кампания, в которой использовали все, даже самые низкие и грязные средства. Около двух десятков священников подверглись репрессиям. Одних арестовывали, других, иностранного происхождения, изгоняли из Парагвая. Оклеветали практически всех, кто осмелился поднять голос против режима...

В те годы больше всех, наверное, досталось монсеньору Марио Меланио Медине, которого сам Стресснер прозвал "красным епископом". Слава о нем как о непримиримом и несгибаемом противнике диктатора и его камарильи разнеслась далеко за пределы Парагвая. Его голос, разоблачавший царившие в стране порядки, звучал громко и смело на многих международных форумах, со страниц печати. Может быть, большой авторитет и всемирная известность епископа и не позволили расправиться с ним физически. Его не арестовывали и в изгнание не отправляли. Но зато весь остальной набор средств, имевшийся в арсеналах стресснеровской пропаганды, был пущен в ход, дабы опорочить его доброе имя.

Мы встретились. Невысокого роста, худощавый, живой и энергичный, с очень чистым, открытым и добрым лицом, монсеньор Медина крепко пожал мне руку и весело произнес:

- Ну, вот и встретились, наконец, два "красных": москвич и я. Вам, наверное, известно, как прозвал меня Стресснер?

- Еще бы! И все-таки расскажите, за что же именно вам дали такое "почетное звание"?

- Очень просто, - ответил он. - При Стресснере всех, кто критиковал режим, тотчас зачисляли в коммунисты. И неважно, кем ты был, какой веры или политической идеологии придерживался: католик ли, протестант, мусульманин или иудей, настоящий коммунист, "лаиновец" (сторонник Подлинной либерально-радикальной партии, возглавляемой Доминго Лаино) или даже "колорадовец", в чем-то несогласный с официальной политикой властей, - всех стригли под одну гребенку. Так было проще потом расправляться с неугодными. Ведь у нас антикоммунизм в те годы был самым выгодным бизнесом. Да-да! Доносчикам, разоблачившим "коммунистический заговор", перепадали награды, привилегии, а порой даже и часть имущества, конфискованного у жертв охранки. Так что некоторые неплохо наживались на этом деле. Церковь же всегда была рядом с теми, кто больше всех страдал, восставала против злоупотреблений, произвола, репрессий. Священнослужители в своих проповедях говорили о бесправных бедняках и всемогущих богачах, о необходимости освобождения от оков диктатуры. Для наших противников все это было "коммунистической пропагандой". Так что и я не избежал ярлыка "красный".

- Что конкретно вам инкриминировали и в чем состояли гонения?

- Все-то перечислить трудно. В частности, мне постоянно угрожали - и по телефону, и в подметных письмах, и в окриках на улицах, так сказать, "из толпы". Подсылали провокаторов, пытавшихся втереться мне в доверие, вызвать на откровенный разговор о моих "связях" с коммунистами, предлагали снабдить меня "красной" пропагандистской литературой. Шпики и доносчики следили за каждым моим шагом, телефонные разговоры прослушивались. А чего только не говорили обо мне, не писали! - Он сокрушенно покачал головой. - Я и получаю деньги из Москвы и Гаваны, и под сутаной ношу русский автомат с патронами. Сколько грязной клеветы обрушивали на меня - не меньше, чем воды в Игуасу!

- Страшно бывало?

- Кто же не испугается, когда грозят расправой, да к тому же в стране, где убийц потом днем с огнем не сыщешь! Но я думал: если замолчу, то подам плохой пример другим. А кто тогда вместо меня будет говорить правду, разоблачать, заступаться за этих несчастных? Вот и уговаривал себя, что мне не страшно, дал себе слово не сдаваться. Верил, что Господь не оставит меня в моей борьбе.

- А как люди реагировали на все, что говорили о вас?

- Говорилось-то не только обо мне, обо всех нас, священниках, о церкви вообще, - поправляет епископ. - Это был редкий случай, когда государство и церковь вошли в крутой и непримиримый конфликт. Такое противостояние, пожалуй, не часто встретишь в истории. Реакция же на всю эту клевету была прямо противоположной той, которую ожидали. Церковь закалялась в своей постоянной борьбе, она как бы очищалась в ней. Известно же, что в трудные времена любой поступок - и добрый, и дурной - становится ярче, рельефнее, весомее. Так вот, поступок церкви в годы диктатуры возвысил ее, еще больше приблизил к народу и его - к ней. Ко мне многие шли даже из чистого любопытства, посмотреть, каков же этот знаменитый "красный", о котором говорят столько страшного, невероятного. Приходили и убеждались, что все это ложь. На лжи и коррупции строилось все здание диктатуры. Она хотела, чтобы народ был идиотизированный, безропотный и беспрекословно послушный приказам из дворца диктатора. Как в казарме. А церковь не поддавалась. Она оставалась островом в море коррупции, беззакония, тотального разложения правящей элиты, варварства и репрессий. Режим хотел подмять ее, но не удалось. Я даже больше скажу: в годы диктатуры церковь стала своего рода "начальной школой демократии". В самом деле! Только в ее стенах люди могли свободно дышать, излагать свои мысли и идеи, вести дискуссии, объединяться, готовиться к свободе. Сейчас, оглядываясь назад, можно твердо сказать, что мы прошли через все нелегкие испытания, не запятнав себя ни предательством, ни сотрудничеством с режимом, не оставили парагвайцев один на один с господствовавшим здесь чудовищем, посеяли в народе семена необходимости перемен...

О роли католической церкви в нынешний, "послестресснеровский" период говорили мы и с архиепископом Сантьяго Бенитесом.

- Сейчас, слава Богу, самое страшное позади, - сказал он. - И, не меняя сути своей деятельности, церковь теперь обрела новую "специальность": помощника в строительстве здания демократического общества. Это тоже непросто. Опыта демократии в стране нет. К ней надо идти по пути взаимной терпимости, правды, справедливости, соблюдения прав человека. А люди сегодня беспокойные, все хотят получить сразу и требуют. Это может привести к серьезным конфликтам и даже помешать процессу демократизации. Страна-то еще не выздоровела от прежних недугов. Чтобы излечить ее окончательно, нужно время. Много "прежних" людей еще остаются в окружении президента, не искоренена коррупция, хромает судебная система, привыкшая "смотреть в рот" власть имущим, политические партии вместо того, чтобы бороться за перемены, дерутся между собой за власть, нет общенационального плана преобразований, который смог бы объединить и сплотить всех или, по меньшей мере, основные силы страны. Рано еще отказываться нам и от практики разоблачения порядков, оставшихся в наследство от предыдущего режима, выявления и обличения любых проявлений несправедливости. Заодно надо помогать людям вживаться в новые условия жизни, содействовать конфликтующим сторонам в поиске общего языка. Одним словом, церковь делает все возможное, чтобы в стране как можно скорее воцарился настоящий мир, чтобы парагвайцы пришли к согласию, к подлинной демократии и социальному прогрессу.

ВЫБОРЫ ПО-ПАРАГВАЙСКИ

И наконец в Парагвай пришли свободные, демократические всеобщие выборы - на этот раз не только послестресснеровские, но и послеродригесовские. Свергнувший диктатора генерал Андрес Родигес, поспешно избранный 1 мая 1989 г. на высший государственный пост, готовился к первой в истории Парагвая цивилизованной смене главы государства. Внешне все выглядело вполне пристойно. В стране уже действовала новая конституция, существовали обновленные списки избирателей, на основе которых в мае 1991 г. состоялись первые выборы в местные органы власти. Специально для наблюдения за "чистотой" предстоявших выборов была создана организация "Сакa" (на гуарани обозначает понятие, близкое нашему "гласность"), десятки международных наблюдателей, и в их числе бывший президент США Джимми Картер, прибыли в Парагвай для "гарантирования" избирательного процесса от подлогов, мошенничества и прочих нарушений, издавна ставших здесь нормой.

Я оказался в Асунсьоне ровно за неделю до выборов. Агентство наказало мне передать две заметки: о начале выборного процесса и по его итогам, а затем сделать очерк о том, "как все это было". Уже на месте я понял, что двумя заметками не ограничусь, - настолько захватывающим выглядело все, что происходило вокруг меня. Признаюсь, наблюдая "изнутри" за ходом выборов, я невольно чувствовал себя погруженным в обстановку той самой, к счастью, уходящей "фольклорной Латинской Америки", так сочно, метко и колоритно описанной в бессмертных произведениях О\'Генри или в такой великолепной книге Карлоса Луиса Фальяса, как "Мамита Юнай", - о чудовищных порядках, царивших в 40-х годах в Центральной Америке в период всевластия печально известной американской компании "Юнайтед фрут". Я передавал заметки каждый день, а потом, вернувшись в Монтевидео, написал "итоговый" очерк. Далее о том, "как все это было".

ЭТО КОВАРНОЕ СЛОВЕЧКО "РЕКУТУ"

Фернандо Родригес Сукколильо выглядел ужасно: как минимум трехдневная щетина покрывала сожженную до синевы беспощадным парагвайским солнцем кожу его осунувшегося лица, нос облупился до крови, смертельно усталый взгляд, словом, это был человек, у которого отняли самое дорогое. Он только что вернулся в Асунсьон из глубокой провинции, где представлял интересы своего кандидата, и, найдя несколько оставленных мной записок, сразу же приехал ко мне в гостиницу.

Мы обнялись, и он тут же поволок меня к своему "форду". Уже знакомый мне пикап, ранее всегда аккуратно вымытый, чистенький, сверкавший на солнце своей полировкой, был неузнаваем, как и его хозяин. Он "оброс" многодневной пылью и прочно засохшей глиной, был весь изранен царапинами, вмятинами, а правый борт украшен дыркой, происхождение которой мог бы определить даже ребенок: от пули.

В кузове валялись разноцветные фанерные афиши, вернее то, что от них осталось, вверх ногами лежал письменный стол, растерявший по дороге все свои ящики, к левому борту прижался, словно прячась от той самой пули, огромный, смятый сверху алюминиевый баул, рядом с ним - связки штанг и кронштейнов, скрученные в фаши какие-то флаги. На заднем сидении пикапа кучей громоздились также покрытые дорожной пылью компьютер, принтер, коробки с бумагами, папками, плакатами и брошюрками. Все это были атрибуты пропагандистской кампании. "Воспоминание о будущем", - с грустной иронией назвал Фернандо этот хлам и пояснил: "Через пять лет наш сегодняшний опыт пригодится".

Мы подрулили к какой-то пиццерии, сели за столик, и я услышал рассказ своего приятеля о том, каково было ему и его соратникам бороться против отлично отлаженной, "смазанной", десятилетиями безотказно работавшей машины, именуемой в народе "рекуту".

Словечко это взято из индейского языка гуарани. В прямом переводе оно означает "повторение", но поскольку гуарани - язык богатый, то он "награждает" чуть ли не каждое слово целой гаммой сопутствующих понятий, и в этом случае "рекуту" имеет значение более широкое. Например, наряду с "повторением" его можно истолковать как "продолжение чего-то, уже начатого", "врастание прежнего в новое", "сохранение статус-кво", и т.д. Но в данном случае это словечко имело вполне определенное значение - сохранение у власти правящей партии "Колорадо" (по иронии судьбы название этой антикоммунистической партии переводится на русский как "красная").

"Рекуту" стало синонимом своего рода общественно-политического института Парагвая, когда пришедший к власти в результате военного переворота 4 мая 1954 г. генерал Альфредо Стресснер устроил всеобщие выборы и тем самым "продлил" свое пребывание на посту президента на первые пять лет. Потом "рекуту" устраивалось еще шесть раз. Чтобы придать избирательным балаганам видимость легальности, диктатор приспособил под свои интересы одну из крупнейших политических партий - "Колорадо", превратив ее, вооруженные силы, тайную и явную полицию в единое целое, управлявшее страной в свое удовольствие. Красный флаг "Колорадо" с белой звездой в левом верхнем углу стал чуть ли не национальным знаменем страны, а членский билет партийца - свидетельством гражданственности, патриотизма и надежности. Без него нельзя было даже записаться в бассейн. Мой приятель Фернандо - страстный любитель воздушного спорта, бывший парашютист, тоже вынужден был вступить в партию только ради того, чтобы иметь допуск в аэроклуб. А ведь он не был "человеком с улицы", его семейный клан, как мы уже рассказывали, был и остается одним из самых влиятельных в стране.

Практически по всем прежним законам "рекуту" прошли и выборы 1 мая 1989 г., на которых победил А.Родригес. Хотя при нем и была провозглашена борьба с жутким наследием стресснеризма, коррупцией власть предержащих и прочими язвами авторитарного режима, больших результатов она не принесла, и прежде всего потому, что в положении "авангарда парагвайского народа", даже несколько обновленного да перестроившегося, по сути дела ничего не изменилось, и вооруженные силы как были его "несокрушимой опорой", так и остались...

Фернандо сочувствовал оппозиции, находился в команде кандидата от движения "Национальная встреча" Гильермо Кабальеро Варгаса.

- Фактически мы пробивали головой железобетонную стену, к тому же охраняемую войсками и полицией, - говорит он. Для ведения пропагандистской кампании ему достался регион, расположенный в сельской местности, там, где он сам имел поместье и солидную животноводческую ферму и где все - от батраков до местных властей - его хорошо знали. Он рассчитывал на успех.

- Знаешь, - вздыхает он, - мы бы пробили эту стену, если бы...

Далее начинается новелла в стиле "Мамита Юнай".

- Нужно один раз самому пережить все это, чтобы поверить в возможность такого в наши дни, - говорит Фернандо, - и понять, что же представляет собой партия "Колорадо" на самом деле, как она действует, когда ее ранят или возникает угроза ее позициям. Представляешь, создавалось впечатление, что нас постоянно держат на мушке. Стоило нам остановиться на сельской дороге, как откуда ни возьмись появлялся грузовик с дюжиной солдат. Нас обыскивали под дулами винтовок, отнимали и тут же уничтожали пропагандистские материалы, прокалывали шины пикапа, дубасили по нему прикладами: можешь убедиться в этом сам - следы еще свежи. Спорить с ними или что-то объяснять и доказывать было бесполезно. Ты знаешь наших солдатиков. Это темные, полуграмотные мальчишки, в основном крестьяне; они даже писать и считать учатся в армии. И конечно, они, не думая, слепо исполняют все приказы своих командиров. А у командира был приказ свыше: не допустить! Однажды мы попробовали "оспорить" правомочность такого нападения. Чем это кончилось? Уже знакомая тебе дырочка от пули была заработана нами как раз тогда.

Трижды я получал предупреждения о готовящихся на меня покушениях, - продолжает он. - Если там, где мы останавливались на ночлег, имелся телефон, мне звонили и угрожали расправой. Были случаи, когда нам приходилось пробиваться, стреляя в воздух, сквозь толпы пьяных, подкупленных и науськанных на нас людей. А за два дня до выборов военные похитили представителей всех местных властей - алькальда, судью и даже начальника полиции. Округ оказался полностью в руках наших противников, и те стали делать, что хотели. Был обрезан единственный телефон, связывавший нас со столицей, на избирательных участках появились люди с заранее расписанными бюллетенями, с подложными, а попросту говоря, купленными удостоверениями личности. Я сам отловил двух типов, намеревавшихся проголосовать повторно, предъявив фальшивое удостоверение. Общественных наблюдателей по-хамски выгоняли с территории участков, на одном из них мне приставили к виску пистолет. Спасло то, что меня там все знают. Я так и сказал этому мерзавцу: "Стреляй, но завтра об этом узнает вся страна, и ты закончишь свои дни за решеткой". Знаешь, что он мне ответил? - Фернандо расхохотался. - "Но выборы-то сегодня!" Нет, ты представляешь! И через все это надо было пройти, и при этом не сорваться, не дать повода для новых провокаций.

Конечно же, кандидат моего приятеля в их округе не прошел. И так было во многих, особенно в удаленных от столицы местах, где отточенная десятилетиями методология "рекуту" срабатывала безупречно. А где-то в пользу "Колорадо" сыграла многолетняя привычка голосовать именно за нее (например, почти все военные, как по приказу, отдавали ей свои голоса), где-то сыграл свою роль еще не выветрившийся страх перед возможностью лишиться источника существования: ведь большинство служащих разбухшего госсектора получили работу только благодаря тому, что автоматически вступили в эту партию. А победи оппозиция, кто знает, удалось ли бы им сохранить свои теплые местечки? Опасение людей за свою работу и даже за жизнь стало важнейшим "агитатором" в пользу "Колорадо" и в сельской местности. Там все друг друга знают, а урны, на удивление всему миру, были прозрачными, и бюллетени, поступившие туда из центра, оказались отпечатанными на такой тонкой бумаге, что любой "любознательный" член комиссии без особого труда мог распознать, против какого кандидата поставлен черный крестик. Была и откровенная скупка голосов - где за 30 тыс. гуарани (около 20 долл.), где за 50 тыс.

Один из ведущих лидеров-"колорадовцев", экс-министр иностранных дел Луис Арганья, имевший солидную поддержку консервативного крыла партии, но временно попавший в немилость и призвавший было своих приверженцев голосовать за оппозицию, тоже, как говорили, "проглотил" брошенный ему "кусок" в три миллиона долларов, сразу же остыл и "вернулся в стойло" вместе со своими сторонниками.

Тревожным набатом прокатился по стране откровенный призыв командующего первым бронетанковым корпусом генерала Лино Овьедо "сделать рекуту", и его заявление о том, что-де вооруженные силы "не потерпят" иного, "неколорадовского" президента. "Лучше иметь плохое, но хорошо известное, чем нечто хорошее, но незнакомое", - так определил свое отношение к возможной победе оппозиционного кандидата этот начальник самого мощного в Парагвае воинского соединения, человек, который в ночь переворота со 2 на 3 февраля 1989 г. арестовал диктатора Стресснера. Он высказал свое мнение на закрытом собрании военных и полицейских чинов, но кто-то и, судя по всему, не без ведома "капитанов" предвыборной кампании "Колорадо" сделал магнитофонную запись грубого, щедро сдобренного матерщиной выступления генерала. Его сочные, угрожающие фразочки-откровения попали в печать, от чего многих бросило в дрожь. А вскоре генерал совершил негласное, но весьма продолжительное турне по стране и везде "предупреждал" в духе своего скандального выступления. И это тоже подействовало на многих.

Было множество и других "курьезов". Например, накануне выборов один из влиятельных судей-"колорадовцев" издал декрет о закрытии всех границ, и тысячи живущих в соседних странах парагвайцев, как правило, оппозиционеров, лишились возможности проголосовать. Такого не было даже при Стресснере. А когда настало время подведения итогов, выяснилось, что у общественной организации "Сакa", специально созданной для ведения параллельного официальному подсчета голосов и расположенной в здании самого крупного в Асунсьоне отеля "Гуарани", отключены все телефоны, факсы и телексы. Стало известно и то, что многие документы с протоколами местных избирательных комиссий, прежде чем попасть в Центральный избирательный совет, проходили "ревизию" и "корректировку" в штаб-квартире "Колорадо", что урны с бюллетенями обнаруживались на мусорных свалках, причем даже среди них оказывалось немало фальшивых. И т.д. и т.п.

- О том, что на этих выборах будут махинации в лучших традициях "рекуту", мы знали и были готовы к этому, - говорил мне Басилио Никипороф, выходец из обосновавшихся в Парагвае российских менонитов, избранный "первым" (по числу отданных за него голосов) сенатором от оппозиционного движения "Национальная встреча". - Вопрос был в масштабах этих махинаций, а они оказались несравненно бoльшими, чем можно было предполагать в нынешних условиях, когда, что ни говори, а гласность все-таки имеет место, не то, что раньше. Иностранцам этот балаган наверняка представлялся забавным и интересным, не так ли? Но нам, честно говоря, не до смеха.

Однако, по правде говоря, - продолжал сенатор, - не эти махинации и подлоги определили поражение оппозиции. Главной причиной стало нежелание двух ведущих лидеров оппозиционных сил - Доминго Лаино и Кабальеро Варгаса - создать нечто подобное чилийской антипиночетовской коалиции. Каждый стремился победить "сам", а в итоге проиграли оба, хотя вместе они и получили больше голосов, чем официальный кандидат Хуан Карлос Васмоси. Основательно подвели нас и результаты всех опросов общественного мнения, суливших первенство нашему кандидату Кабальеро Варгасу. В общем, победу у народа снова украли. Я не боюсь этого определения, и если ты походишь по улицам, посмотришь на лица людей, то наверняка заметишь: все как-то сникли, завяли. Тем не менее, несмотря на эту, я бы сказал, общенациональную печаль, охватившую страну, Парагвай уже не будет таким, каким он был до выборов. И новому президенту придется с этим не только смириться, но и считаться. И, - Никипороф многозначительно поднимает палец, - это очень серьезный урок для оппозиции. Его надо усвоить и сделать глубокие и далеко идущие выводы. Дай Бог, наши лидеры смогут за грядущие пять лет договориться и выступить единым фронтом против "рекуту".

Да, что бы ни говорили, а "рекуту" в его классическом варианте все-таки не получилось. Соперники "Колорадо", хотя и проиграли, но значительно укрепили свои позиции практически во всех выборных органах. Несмотря ни на что, победа Хуана Карлоса Васмоси выглядела вполне законной. Махинации и подлоги в самом деле были и наверняка смогли как-то повлиять на соотношение сил в парламенте, при избрании губернаторов и их советов, но в борьбе за пост № 1 "колорадовец" Васмоси оторвался от своих соперников на 8 и 17 пунктов, соответственно, а такого с помощью подлогов можно добиться лишь в условиях тоталитарного режима, но ни в коем случае не в условиях пусть и урезанной, но все-таки действовавшей гласности и контроля со стороны как местной, так и международной общественности. И прав сенатор Никипороф: возврата к прошлому с его обскурантизмом быть не могло. Это понимали и победители, хотя и продолжали по инерции заявлять, что их партия - "единственная сила в стране, способная обеспечить демократию на протяжении многих десятилетий и веков". Кстати, партия "Колорадо" и по сию пору выигрывает все президентские выборы. Над Парагваем по-прежнему реет красный флаг, "рекуту" по-прежнему живет и побеждает!

Окончание следует