ИЛА РАН

К 100-ЛЕТИЮ СО ДНЯ РОЖДЕНИЯ ПАБЛО НЕРУДЫ

Неруда в литературе и истории

Под таким названием в Институте Латинской Америки РАН состоялась научная конференция. Открывая ее, директор ИЛА В.М.Давыдов отметил, что Пабло Неруда - явление многогранное. Он - и поэт, и политик, он - глубоко национален и всемирен. Большой друг нашей страны, Неруда стал одним из неразрывных звеньев, связывающих народы России и Чили.

Выступивший затем первый секретарь чилийского посольства в Москве Марио Арриагада, представлявший чилийское посольство в связи с тем, что посол М.Сильберман в момент открытия конференции находился в Кремле, вручая свои верительные грамоты президенту В.В.Путину, подчеркнул, что чилийцы "с гордостью наблюдают, как российское общество, его политические круги и в особенности Москва торжественно отмечают год 100-летия Неруды".

Предлагаем нашим читателям выступления участников конференции.

В.Б.ЗЕМСКОВ, д-р философ. наук, зав. отделом литератур Европы и Америки новейшего времени ИМЛИ им. А.М.Горького РАН

Вершины истории - вершины поэзии: от Неруды до Боливара

В этом сообщении речь пойдет об одном свойственном Пабло Неруде художественно-идеологическом феномене, который выявляет - и воплощает - его специфически американскую природу как поэта-творца и жизнетворца и ставит в ряд выдающихся предшественников. Речь об общеизвестном, но очень настойчиво проявляющемся именно в литературе латиноамериканской особом приеме художественного позиционирования авторского "Я". Оно состоит в выборе некой возвышенной, в пространственном плане, точки зрения, открывающей, в символическом смысле, всеохватное, всеобъемлющее поле обзора. При выборе такой позиции поэт, как мне об этом уже приходилось писать, обретает вершинную позицию, поднятую над земной горизонталью - на горе, на вулкане, на скале; она представляет ему условную, конечно, возможность "тотального" мировидения, причем не только в смысле пространственном, но и в темпоральном, ибо тотальность обозрения достигается за счет выхода за пределы текущего момента - в прошлое и в прорыве в будущее (См.: В.Б.З е м с к о в. Боливар и поэзия: в поисках идеи и образа Америки. - Латинская Америка. 1983, № 7; е г о ж е: "История литератур Латинской Америки", книга вторая. М., 1988, главы "Поэзия в годы Войны за независимость", "Поэзия Андреса Бельо", "Творчество Хосе Мариа Эредиа").

Для демонстрации значимости такого приема достаточно вспомнить "Всеобщую песнь" Неруды - гигантскую поэтическую фреску, в которой поэт дает

"всеобщий" образ Америки, охватывая, подобно Творцу-Демиургу, создателю мифологических сказаний, все ее моменты. От Сотворения, Или Генезиса (главы "Растения", "Животные", "Слетаются птицы", "Стекаются реки", "Минералы", "Люди") поэт переходит к главе "Вершины Мачу-Пикчу", где обосновывается избранная позиция, а далее, повторяя как бы композицию Библии, следует своего рода книга "Бытия", т.е. о собственно историческом существовании Нового Света - от времен конкисты вплоть до современности.

Тотальность пространственного обзора уравнивается с тотальностью прозрения смыслов истории. Вот как поэт декларирует свое кредо и цели, взойдя на вершину Мачу-Пикчу, к месту последнего края обороны инков от испанцев-конкистадоров. Происходит самоидентификация поэта с Америкой и ее народом.

"Взойди со мной на эти кручи, любовь Америки"
"Любовь, любовь с высот кремневых кряжей прозрей..."
"Восстань, о, брат мой, к рождению со мной"
"Говорить я устами вашими буду...
Проникните в губы мои и вены,
Говорите словами и кровью"
"Я Инка, вышедший из топей..."
"Я здесь, чтобы рассказать о происшедшем,
...наречь словами край, еще ненареченный"

Как рассказывал поэт, сначала он хотел написать "Всеобщую песнь Чили", но когда в Перу Неруда побывал на Мачу-Пикчу (на высоте около 2700 м над уровнем моря) замысел изменился. "С вершин Мачу-Пикчу мне предстала Америка во всей ее цельности". "Вершины Мачу-Пикчу" - так называется первая глава книги, написанной по измененному плану" (Пабло Неруда. О поэзии и о жизни. Избранная проза. М., 1974, с. 30).

Неруду упрекали за всеядность, поэтическую неряшливость, гигантоманию, неумеренность, прозаизм, политизированность. А поэт отвечал так: "...я все теснее соприкасался с борьбой народа. Я понял, что необходима новая эпическая поэзия... стихи должны были принять очертания этой путаной земли, разбиться на архипелаги, горными пиками взмыть вверх и упасть вниз долинами (Там же, с. 31). В такой "тотальности" и "всеобщности" - совершенно определенная, и более того, - единственно возможная художественная логика, освещенная традицией. За "Всеобщей песнью" Неруды стоят специфически латиноамериканская поэтика и канон, а именно канон так называемой "американской хроники" XVI в., века открытия Нового Света и начала его новой истории.

Поэт сам именно так установил свою творческую генеалогию, когда написал о "Всеобщей песне": "Поэт, так или иначе, обязан быть хронистом своего времени"

(Там же, с. 34), в Нобелевской речи заявил: "Мы хронисты, запоздавшие с рождением" (Писатели Латинской Америки о литературе. М., 1982, с. 20), а в самой поэме сказал: "Пабло Неруда - хронист всего на свете".

Так пересекаются прошлое и современность, перекликаются вершины истории и современности, современный поэт и хронист XVI в. Объединяют их тотальность обзора Нового Света и его истории во всех измерениях. Американский хронист, попавший в "ненареченную" (неведомую) Америку, стремится объять ее своим взором, сознанием, умом, воображением в целостности и одновременно в разнообразии ее "вещей", т.е. сконструировать ее обобщенный образ в целостности слов и "инвентаризировать" его во всех деталях. Именно такова позиция всех самых крупных хронистов XVI в.: Лас-Касас - "Апологическая история Индий",

Бернардино Саагун - "Всеобщая история вещей Новой Испании", "Всеобщие истории" Овьедо и Хосефа де Акосты, "Элегии о достославных мужах Индий" Хуана Кастельяноса и др. Каждый искал и по-своему находил "вершинную" позицию.

Еще ближе Неруда как автор "Всеобщей песни" другой группе творцов, появившихся в решающий период в истории Латинской Америки, - в годы Войны за независимость от Испании. Это Симон Боливар, Андрес Бельо, Хосе Хоакин Ольмедо, Хосе Мариа Эредиа. Всем им свойственен жизнетворческий синкретизм: они были и борцами за свободу Америки, и писателями, поэтами. Всем им присущи дух титанизма, романтический порыв, стремление осмыслить и истолковать Америку как отдельный, особый и самостоятельный нарождающийся новый мир, новый "род человеческий" (С.Боливар), прозреть его будущее.

Симон Боливар был не только политическим и военным деятелем, но и выдающимся писателем-эссеистом; стихов он не писал и оставил всего лишь одно стихотворение в прозе, известное под названием "Мое наваждение на вершине Чимборасо" (1823 г.). Слово "наваждение", к сожалению, не передает того душевного напряжения, которое владеет автором этого сочинения, употребляющего слово "delirio", т.е. бред, транс. Это состояние крайней душевной экзальтации автор (и герой) стихотворения испытывает на вершине вулкана Чимборасо, где погружается в думы о прошлом и будущем Америки.

Стихотворение написано за год до решающих сражений при Аякучо и при Хунине, которые открыли путь к освобождению всего континента.

Итак, находящийся на вершине вулкана, своей военной славы и почти у конечной цели, Освободитель впадает в транс и пытается прозреть судьбы континента. Ему являются Бог Колумбии, затем Старик-Космос, чувство гордости за победы, приведшие его на вершину Чимборасо, сменяется опасениями и сомнениями за судьбы Америки. Глядя на вершины Андского хребта, он прозревает духовным взором целостность своего мира, его истории. Зов Колумбии выводит Освободителя из транса и призывает к борьбе.

Сходна позиция у учителя Боливара Андреса Бельо, который в произведениях "Обращение к Поэзии" (1823 г.) и "Ода в честь земледелия в тропиках" (1826 г.) - фрагментах неудавшейся эпической поэмы "Америка" - по-своему нашел вершинную позицию, позволившую ему обрести "тотальное" видение природы, истории и судьбы континента.

Отметим, у Бельо нет физического пространственного позиционирования на вершине, но оно ярко представлено у другого поэта той эпохи, также теснейшим образом связанного с Боливаром, - у Хосе Хоакина Ольмедо, автора одической поэмы "Победа при Хунине. Песнь Боливару" (1824 г.). Ода двухчастна. Первая часть посвящена победе при Хунине, вторая - при Аякучо, соединяет их интермедия, в которой на вершине горы, среди облаков появляется в виде инкского божества "последний побег священного трона" инков Уайна Капак. Он освящает победы Боливара и Сукре, предсказывает скорую победу в Перу и дает историческую оценку Войны за независимость. В этом приеме много близкого, по сути, позиции Неруды, который также смотрит на земли Америки с андских вершин и также отождествляет себя с инками. Обратим внимание и на то, что композиционно поэма состоит из двух частей-блоков, которые соединяются в вершинной позиции Уайны Капака, олицетворяющего точку зрения автора. Вытянутые вверх линии от двух "блоков", сходящиеся в точке вершины, как бы образуют фигуру пирамиды - рукотворной горы, которая часто фигурирует в латиноамериканской литературе как символ вершинной позиции, как это происходит в поэме поэта-борца, провозвестника кубинской свободы Хосе Мариа Эредиа "На Теокалли в Чолуле" (1820 г.). Поэт воображает себя на вершине теокалли, т.е. пирамиды, рукотворной горы, и таким образом занимает позицию ту же, что представлена в сочинениях Боливара или Ольмедо. Настроение, которое владеет Эредией, близко боливарскому - нервное потрясение, смущение перед угрозами и катастрофизмом исторических событий, неуверенность в будущем. При взгляде на возвышающийся над долиной Анауака вулкан Покатепетль поэт остро ощущает бренность всего земного во всех его проявлениях.

В заключение повторим, что между внутренней вершинной позицией, позволяющей "тотальный" обзор мира и истории, и реализованной физически пространственной вершиной позицией (нахождение поэта на горе, на вершине, на пирамиде и т.п.) - архетипологическое единство. Это разные варианты реализации одного и того же архетипа и символа - горы как духовного верха.

Вообще следует заметить, что латиноамериканская культурная и литературная традиция обладает повышенной устремленностью к опоре на самые глубинные, так сказать "примитивные", а значит, основные архетипологические символы, что конечно отражает ее характер как традиции в процессе формирования (Valeri Zemskov. Arquetipos culturales y simbolicos en Carlos Fuentes. - Cuadernos Americanos. Mexico, 2003, N 102, p. 163-180). В архетипологии гора - не только высота духа, подъем в духовную область, это также центр Земли (и в этом значении перекликается с символами Мирового древа и Креста). М.Элиаде писал, что вершина мировой горы является не только высшей точкой земли, но и также ее пупом, точкой, где творение имеет свое начало. Дубликатами гор являются пирамиды. Именно такое значение имеют вершины, о которых здесь шла речь, в том числе и вершина Мачу-Пикчу, образующая для поэта Неруды исходную точку не только видения, но и творения его собственной, нерудовской Америки.

Э.В.БРАГИНСКАЯ, член Союза писателей России, литературный переводчик, кавалер чилийского "Ордена Габриэлы Мистраль"

Неруда в России и Россия Неруды

Чилийцы говорят, что писать о Пабло Неруде, особенно к 100-летию со дня его рождения, стало в их стране чем-то вроде национального спорта. Выискиваются самые неожиданные ответвления от темы и не только со знаком "плюс", но и со знаком "минус". Удивляться тут нечему: о жизни и творчестве великого чилийского поэта столько уже написано, что люди, владеющие пером, нередко пускаются во все тяжкие лишь бы вызвать интерес в первую очередь к себе.

В нашей стране тоже есть своя "нерудиана", не столь богатая, как того заслуживает великий чилийский поэт, и смею полагать, что многое еще не раскрыто в должном объеме, в том числе и тема "Неруда в России и Россия Неруды". Я остановила свой выбор на этой теме прежде всего потому, что мне случилось неоднократно быть устным переводчиком Неруды - он дружески и полушутливо называл меня своим личным секретарем в Москве - с конца 60-х годов вплоть до его последнего приезда к нам в 1972 г., когда все мы прощались с ним навсегда. Эта тема привлекла меня еще и потому, что я много переводила его прозу, а в последние месяцы, что немаловажно, в Институте Сервантеса мы вместе с зав. отделом культуры Татьяной Пигаревой увлеченно готовили иллюстративную книжную выставку на ту же тему. Поверьте, задача эта отнюдь не простая: приходится собирать материалы буквально по крупицам. Само собой, не все есть в архивах, ушло в глубь времен не одно десятилетие, и людей, знавших Неруду лично, друживших с ним, осталось мало. В семьях же ближайших друзей Неруды если и есть архивы, то по большей части они не приведены в порядок, а память, всякий знает - произвольна и может предать. Да и сама я, признаться, тоже преступно не вела дневников. Однако мы обнаруживаем удивительные вещи.

Сразу оговорюсь - название темы звучит не совсем корректно: в России Неруда не был никогда, ибо был в СССР, где и обрел широкую популярность в 40-50-е, а затем еще бoльшую - в 60-70-е годы. И во многом популярность его была обусловлена внелитературными мотивациями: Неруда пришел в нашу жизнь как поэт-трибун, коммунист, политический и общественный деятель, как друг Советского Союза. Ходовое по тем временам определение и в прессе, и в научных трудах - универсум. Но изначально официальное и шумное признание Неруды сослужило ему недобрую службу. Оно вольно и невольно надолго заслонило, отодвинуло куда-то на задний план поэта-философа, поэта с поразительной естественностью и свободой поэтической речи, поэта яростной лирической стихии со своим дыханием и нервом, поэта элегических и негромких раздумий, наконец, поэта, сотворившего латиноамериканский универсум. Сам Неруда - я это знаю с его слов - не раз сетовал на то, что его поэзию знают у нас столь однобоко.

Со временем наши славные переводчики раскрыли все стороны лавинной нерудовской поэзии, но общественное мнение бывает косным и упрямым.

Прежде всего, полагаю нужным сказать несколько слов относительно тех построений наших латиноамериканистов, которые сегодня, видимо, не желая выпасть из весьма не проясненного контекста нынешнего времени, хотят представить Неруду как человека, разочаровавшегося к концу жизни в своих идейных устремлениях, и следовательно, в отношении к советской России. Делается это из добрых побуждений: вот, мол, долго-долго заблуждался поэт и под конец - слава Богу - прозрел. Мне кажется, что такая подгонка к определенным сегодняшним стандартам России не нужна и неоправданна. Зачем поэта подгонять к велениям новых времен? Зачем искать для этого спорные аргументы. В данном случае аргументами служат пронизанные экзистенциальной тоской поздние стихи Неруды. Ну, во-первых, безысходные стихи Неруда писал много и не только в поздние периоды, это общеизвестно. А во-вторых, можно ли требовать от поэта, от человека, смертельно больного, набатного звона и прежнего оптимизма. Впрочем, даже прикованный к постели Неруда создавал политические стихи. А что до его последних, изданных посмертно книг, то в них, безусловно, есть печаль, горечь прощания с миром, с самим собой, с друзьями, но никак не отречение от самого себя. Сегодня нам, зарывшимся в скепсис, трудно поверить в искренность этого романтического и даже наивного служения высоким идеалам, мы теперь горазды судить тех представителей западной и латиноамериканской творческой интеллигенции, которые стали коммунистами и уверовали, что именно в Советском Союзе реально осуществляется вековая мечта о справедливом устроении жизни на земле. Неруда - это одна из тех великих драматических фигур XX в., а их немало (Альберти, Пикассо, Ромен Роллан, Арагон, Фейхтвангер, Амаду), которые стали идейными друзьями Советской России и каким-то непостижимым роковым образом были рады обманываться, как и многие их сверстники в нашей стране. Эти люди, наделенные обостренным восприятием, упорно видели у нас только то, что им мечталось видеть: "Ты Советский Союз расцветаешь / такими цветами, которым / на земле нет покуда названья" (из стихотворения "Ангел Поэзии" в переводе Б.Слуцкого). Да еще их умело обманывали, показывая то, что мало соответствовало реальности.

Знакома я и с такой нашей концепцией, согласно которой Неруда, будучи Homo Ludens, никогда не был политиком всерьез, а играл в политику так же азартно и увлеченно, как и в другие вещи. А если и был политиком, то лишь на эмоциональном уровне. Насчет игры Неруды в политику, думаю, что это относится к изящным интеллектуальным заблуждениям. Вся жизнь поэта - доказательство

серьезности сделанного им выбора. А что до эмоционального уровня - так в чем тут грех? Зачем поэту быть теоретиком и аналитиком? "Сочувствие выражается в том, что становишься несчастным из-за страданий других", - сказал Бертран Рассел. Неруда несчастным не стал, он не мог им быть по определению. Его сочувствие к тем чилийцам, что были обречены на пугающую нищету, обернулось последовательной и убежденной борьбой за их права. А далее, обретя всемирную славу, мог ли Неруда оставаться равнодушным к угрозе новой мировой войны! Всемирное признание наделило его, человека с огромным чувством гражданской ответственности, высокими полномочиями и одновременно тяжелым грузом обязанностей. Тут уже все переплелось и неизвестно, то ли белка вертит колесо, то ли колесо белку.

Неруда в России - вроде бы четко означено пространством и предполагает, что речь должна идти о том, где и когда он был в нашей стране, с кем дружил, как его у нас издавали, как толковали в статьях и книгах. Но Неруда в России - это и Неруда в Чили, он, как человек общественного темперамента, как вице-президент Чилийско-советского института культуры писал письма в наш СОД или в Союз писателей то по поводу поездок чилийских писателей в Россию, то насчет каких-либо акций в Чили, связанных с русской культурой и искусством. Работая в наших архивах, я нашла немало нерудовских писем, адресованных и великому композитору Араму Хачатуряну, президенту Ассоциации, а потом Общества дружбы и культурного сотрудничества со странами Латинской Америки, и Сергею Михалкову, и друзьям - Симонову, Эренбургу. Неруда в России - это еще и член Комитета по присуждению Международных Ленинских премии защитникам Мира, на заседания Комитета он приезжал к нам регулярно. Это его сотрудничество с журналами "Иностранная литература", "Новый мир", "Знамя". (В РГАЛИ есть немало машинописных нерудовских текстов и среди них текст с его же поправками, посвященный Габриэле Мистраль, для журнала "Иностранная литература".) Это его корреспонденции в АПН (о чем написано в книге профессора К.Хачатурова), это - поэт, который, не жалея своего времени, выступал в самых различных аудиториях Чили, рассказывая о нашей стране, о ее поэзии, культуре. Это гостеприимный хозяин, опекавший практически все делегации советских журналистов, писателей, даже когда некоторые не вызывали у него особых симпатий. Знаю это из личного опыта.

Неруда в России - тема, требующая хронологических рамок. Но духовно он побывал в России прежде, чем побывал в ней фактически. Впервые он приехал к нам в 1949 г. на 150-летие со дня рождения Пушкина, первого послевоенного общенародного празднества, которое по своим масштабам и размаху произвело на Неруду огромное впечатление и заставило его произносить имя Пушкина с трепетом и почитанием, хотя вряд ли он был хорошо знаком с его поэзией. Не начать ли с того, что Неруда в ранней молодости подписывался псевдонимом Сашка, пусть с игровым началом, но оно имело русское оформление - Сашка Жегулев. Или с долгого увлечения Горьким, Достоевским, Толстым, к которым его, еще юного школьника, приохотила великая Габриэла Мистраль. А верная влюбленность в поэзию Маяковского! Эти титаны русской литературы, бесспорно, сыграли свою роль в личностном и художественном становлении Пабло Неруды.

Разумеется, один из главных аспектов темы - это Неруда в русских переводах и в русских изданиях. Еще в 1939 г., за десять лет до первого приезда Неруды в Россию, в переводе Эренбурга была опубликована книга "Испания в сердце", которая в те времена имела очень большой отклик в нашей стране уже и потому, что тогда Испания была и в нашем сердце. С годами Неруда стал самым переводимым на русский язык поэтом, его произведения издали общим тиражом, который превышает миллион экземпляров. Неруда - единственный испаноязычный поэт, творчество которого представлено в России в четырех томах ("Художественная литература", 1978 г.). Библиография его книжных публикаций насчитывает более 20-и названий. Это и тома избранного, и сборники лирики, и отдельные поэтические циклы, и книга прозы. Жаль, что в последние 20 лет Неруду издавали мало и основательно подзабыли (хотя мы подзабыли и собственных замечательных поэтов: время такое...). Спасибо журналу "Иностранная литература", который напечатал к 100-летию Неруды книгу прозрачнейшей поэтической прозы и поэзии Неруды - "Дом на песке" в нашем с Юрием Гириным переводе. Замечательно, что фонд "Новый Свет - 500" издал двухтысячным тиражом впервые без купюр и в новой редакции мемуары, которые мы перевели вместе с Людмилой Синянской. И как вовремя и успешно посольство Чили, журнал "Латинская Америка" и наши латиноамериканисты провели конкурс поэтического перевода.

Особо о переводчиках нерудовской поэзии. Их много, и у них очень разные подходы к поэтическому переводу. Илья Эренбург, Овадий Савич, Семен Кирсанов, Валерий Столбов, Борис Дубин, Маргарита Алигер и, конечно, Павел Грушко. Он переводил стихи Неруды больше других. Я насчитала целых шесть книжных изданий стихов Неруды в ярких и сочных переводах Грушко. Очень тонко и точно переводил Неруду поэт Сергей Гончаренко, жаль, что меньше других посвятил себя нерудовским стихам. Можно просмотреть и русские издания или заглянуть в Интернет и увидеть Федора Кельина и Инну Тынянову, и Николая Тихонова, и нынешнего поэта из Новосибирска Андрея Щетникова, и победителей поэтического конкурса Катерину Хованович, Дарью Зуеву, Марину Киеню и ученицу знаменитой московской школы им. Сервантеса Марию Русол. А среди тех, кто переводил блистательную нерудовскую прозу, - Людмила Синянская и Наталия Трауберг, да и я в том числе. Много уже переведено, но осталось тоже много. Так что "флаг в руки" новым переводчиком, лишь бы научились у нас должным образом ценить литературный перевод.

Что у нас написано или переведено о Неруде? Первые публикации датированы 1939 г., но, судя по архивным материалам, поэзией Неруды журнал "Интернациональная литература" заинтересовался еще в начале 30-х годов. Отмечу только и повторюсь, что о Неруде стали у нас писать как об авторе книги "Испания в сердце", как о поэте-антифашисте, борце за мир, коммунисте, что полностью соответствует правде и одновременно искажает ее. И так продолжалось довольно долго. В 1952 г. появились небольшая книжка Веры Кутейщиковой и Абрама Штейна о Неруде, за ней острые и умные эссе Эренбурга, наконец, в 1960 г. была опубликована первая книга, посвященная жизни и творчеству Неруды, писателя и литературоведа Льва Осповата, о которой лестно отозвался Неруда в своих мемуарах. Лев Осповат - первопроходец, он шел по целине и сумел с любовью, знанием и талантом освоить, истолковать поэтический мир, поэтику Неруды и создать его литературный портрет. Роль Льва Осповата в открытии поэзии Неруды для русских читателей в России бесспорна. Он составитель, комментатор основных русских изданий Неруды и автор почти всех предисловий к ним.

Постепенно стали появляться в печати воспоминания о встречах с Пабло Нерудой, и по-прежнему с благодарным интересом читаются зоркие и талантливые тексты Константина Симонова и Маргариты Алигер. Среди книжных изданий есть и "Венок Неруде", куда кто только не поспешил вплести свой цветок. Красивая книга, в ней много ценного, но немало и проходного. К русско-советской "нерудиане" можно отнести и перевод объемистой книги Володи Тейтельбойма "Неруда". Поскольку переводила ее я вместе с Наталией Малыхиной, то знаю, что в ней огромное количество интереснейших фактов и подробностей, серьезных умозаключений, но и немало текста самого Неруды только без полагающихся в данном случае кавычек. Но совсем недавно в русском переводе появились великолепные эссе Хулио Кортасара о Неруде. Их читаешь на одном дыхании, и мало кто так вдохновенно, мудро и влюбленно писал о творческом гении Неруды и о взрывной роли его поэзии в поэтической культуре Латинской Америки. Особо отмечу еще не опубликованную полностью научную работу ведущего специалиста Института мировой литературы Юрия Гирина - это, по сути, первое концептуальное исследование, где Неруда помещен в историко-культурное пространство не только латиноамериканской, но и мировой литературы.

Если говорить о журналах, то первое место в освещении творчества Неруды занимают два: "Латинская Америка" и "Иностранная литература", ибо в этих изданиях не раз на протяжении десятилетий публиковались статьи о поэте, воспоминания и подборки его стихов из разных книг. И пожалуй, лишь эти два журнала достойно отметили в России 100-летний юбилей поэта. Нельзя забыть и о "Литературной газете", которая за истекший год поместила три ярких материала, посвященных Пабло Неруде.

В свое время ведущую роль в приобщении к поэзии Неруды играла Всероссийская Государственная Библиотека Иностранной литературы: вечера, выставки, встречи с самим Нерудой. А главное - книжное собрание, где более ста книг Неруды на испанском и других языках и немало критической литературы о поэте. Там в читальных залах не год и не два делались переводы стихов и прозы Неруды, там от руки выписывались абзацы из книг и статей, посвященных его творчеству.

Есть в Москве библиотека, которая носит имя Пабло Неруды, и само ее существование - знак нашего великого уважения к чилийскому поэту и к Чили.

Вечера Неруды в былое время проходили в огромных аудиториях, и стихи его читали лучшие чтецы. В Госархиве есть афиша вечера, проходившего на государственном уровне, и концертная часть начиналась со стихотворения Неруды "Большая скатерть" в исполнении знаменитого чтеца Вячеслава Сомова.

Неруда в России стал и литературным персонажем: о нем написаны повесть, роман и даже пьеса, а писатель Юлий Аненков, автор романа "Шахтерский сенатор"

(1962 г.), передал для выставки копию письма Неруды, где поэт весьма одобрительно отзывается по поводу идеи романа.

А сколько стихов посвящено Неруде! О нем писали наши замечательные поэты Белла Ахмадулина, Маргарита Алигер, Леонид Мартынов, Михаил Луконин, Эдуард Межелайтис... Особенно много стихов появилось в связи со смертью Неруды, совпавшей с трагическими событиями в Чили.

Стихи Неруды положены на музыку не одним композитором. Наш знаменитый Микаэл Таривердиев написал романс "Не покидай меня любовь" - это очень вольное переложение текста, но музыка прекрасная.

У многих в памяти одна из первых рок-опер "Звезда и смерть Хоакина Мурьеты". Музыка всемирно известного композитора Алексея Рыбникова, а либретто по мотивам нерудовской кантаты принадлежит Павлу Грушко. Эта аншлаговая пьеса стала событием в театральной жизни страны.

А Неруда в русской живописи? Недавно удалось разыскать репродукцию портрета углем Неруды, сделанного с натуры нашим выдающимся графиком Виталием Горяевым. С фотографии Неруду нарисовал и маститый художник Павел Судаков для танкера, носящего имя Пабло Неруда, который сошел на воду в 1976 г. Танкер получил имя поэта по инициативе Константина Симонова. Жаль, что танкер "не дожил" до 100-летнего юбилея поэта.

Ну, конечно, нельзя забыть о том, что значили для Неруды его московские друзья. Неруда в России - это не только желанный гость Союза писателей, Дома дружбы, Комитета защиты мира, Дома актеров, мастерских русских художников, Московского радио, где хранится бесценная звуковая "нерудиана". "Москва для меня праздник", - говорит в мемуарах поэт. И были у Неруды друзья, которых он искренне и верно любил, и долго горевал, когда они уходили из жизни. Помню, как он печально говорил в 1970 г.: "У меня здесь почти никого не осталось". В Россию его всегда особо тянуло и потому, что он, как все простые смертные, мечтал о дружеских встречах и застольях с Эренбургом и с Овадием, чье имя вырезано на балке в доме в Исла-Негре, с Константином Симоновым, с Маргаритой Алигер и с Михаилом Лукониным (о чем мало кто знает) и особенно с Семеном Кирсановым. Неруда всегда слушал его как завороженный. При мне смертельно больной Кирсанов в 1972 г. читал смертельно больному Неруде свое знаменитое стихотворение "Смерти больше нет". Читал под стук манометра. Такое не забудешь... Была и Лиля Брик, Неруда виделся с ней в каждый свой приезд.

В заключение скажу несколько слов о том, что такое Россия Неруды в его творчестве. (Этот аспект, по сути, должен и может быть отдельным исследованием.) Все, что Неруда написал о советской России, о своих российских друзьях - а написал он немало и в стихах, и в прозе, - осталось на века и издано на десятках языков мира. Не всегда это были самые удачные стихи, но они всегда были искренние и вдохновенные. Строки о России звучат в поэме "Землю зовут Хуан" и в "Виноградниках и ветре", где есть стихотворение "Ангел поэзии", в котором поэт взволнованно и искренне воспевает Пушкина и Ленина. Есть целые главы о России и в нерудовских мемуарах "Признaюсь - я жил". Беспримерные "Песни Любви Сталинграду" - дань поэта, восхищенного героизмом и стойкостью нашего народа.

Есть у Неруды замечательное стихотворение, в сущности поэма, - "Колокола России" из цикла "Баркарола", которое он написал, получив в подарок от своих друзей Веры Кутейщиковой и Льва Осповата пластинку с ростовскими звонами. А мне дороже всего его поэтический цикл "Элегия", изданный посмертно в 1974 г. Неруда собирался назвать его "Московской элегией", так как многие стихи этого цикла - объяснение в любви русским или обрусевшим, живым или уже ушедшим друзьям: всемирно известному испанскому скульптору Альберто, похороненному на московском кладбище, легендарному Назыму Хикмету, который "рухнул словно синеглазая башня", "лохматому" Эренбургу, Овадию Савичу, "который само изящество", Семену Кирсанову, "который был его весельем и доброй радостью открытий". В книге есть и мудрое обращение к Евтушенко, желание "поцеловать на прощанье" Ахмадулину, есть нежность пополам с грустной улыбкой в словах, обращенных к памятникам Пушкина и Маяковского, ласковый привет гостинице "Националь" и ресторану "Арагви". Во всех строках этого цикла есть душевная привязанность Неруды к Москве и его неизбывная убежденность, что он не только "патриарх своего арауканства и сын Аполлинера или Петрарки... но и птица Василия Блаженного, живущая среди цветастых куполов...".

Ю.Н.ГИРИН, канд. филологических наук, ведущий научный сотрудник ИМЛИ РАН им. Горького

Пабло Неруда и его мир

Для чилийской литературы ХХ в. и национального самосознания вообще фигура П.Неруды (1904-1973) обладает особой эмблематичностью. Всеохватностью своей поэтической личности он сумел воплотить от природы диверсифицированный национальный тип чилийца. "Бесконечный человек", он словно бы собрал воедино тело того разбросанного по частям народного певца, легенду о котором поэт однажды упомянул. Мощный монолит многогранной личности Неруды продолжал служить ценностным ориентиром для чилийского народа и после трагических событий 1973 г., ускоривших уход великого "земножителя" из жизни и обозначивших раскол чилийского общества.

Интегрирующая сущность феномена Неруды проявилась уже в том, с какой естественностью он вбирал в себя чужой художественный опыт - а это была не только обязательная "учеба у классиков", но и опора на ближайшие поэтические миры, включая старших соотечественников Г.Мистраль и П. де Року. В себе же самом Неруда соединил поэта-лирика и политического трибуна, внеся в традиционный поэтический американизм измерение историзма. И как лирик, и как эпик, и как общественный деятель, Неруда оказался новатором не только в национальном, но и в мировом контексте: он предложил новую меру и художественности, и идеологичности; его мышление предполагало действование объемными массивами жизненной и поэтической материи, обретавшей у него редкостное по органичности духовно-материальное единство.

Судьба сделала Неруду подлинным "гражданином мира", но чем больше жизненные обстоятельства отдаляли поэта от его родины, чем выше оказывался его полет, тем весомее, материальнее, проще становилась его поэзия, неотрывная от чилийской земли; а поистине планетарный универсализм Неруды оборачивался все большим врастанием в родную почву, все большим тяготением к столь привлекавшим его корням. Творивший по законам искусства, востребованного ХХ в., художник с открытой поэтикой, Неруда навсегда изменил облик чилийской литературы, в которой одно только его многолетнее творчество составило целый этап; он, по выражению Г.Мистраль, "дал возможность чилийским дрожжам вырваться на волю", расширив художественные возможности не только чилийской, но и всей латиноамериканской поэзии.

О чем бы Неруда ни писал, все понятия, составляющие его персональную онтологию, оказываются изоморфными друг другу, а образ мира поэта в конечном счете восходит к топографически анормативной земле его родины, к морфологической нелинейности его идеи Дома. С той же истовостью, игровой серьезностью и детской непосредственностью он создавал свои дома - именно создавал, а не строил, ибо каждый приобретенный дом, индивидуальное местообиталище поэта, преображался по прихоти хозяина, превращаясь в модель его онтологии. Что такое был дом Неруды? Во-первых, Неруда жил не столько домом, сколько бесчисленными разъездами, и подолгу живал в разных местах земного шара, который и ощущал своим большим домом. Во-вторых, осев в Чили, поэт не смог удовлетвориться одним домом - здесь он, по крайней мере, раздваивался, в полном соответствии со своей натурой. В-третьих, он имел обыкновение переиначивать здание, построенное по законам целесообразности и функциональности, сообщая ему природную, стихийную неупорядоченность представавшего перед ним мира - таков, например, был дом "Ла Себастьяна" в Вальпараисо, который на сторонний взгляд виделся "самым неудобным, самым нелепым строением, какое только можно вообразить" (В.Тейтельбойм). И даже когда Неруда строит "нормальный" по общим понятиям дом, как тот, что он посвятил своей возлюбленной, он дает ему знаковое имя "Ла Часкона", что примерно означает "растрепа": подобного рода эпитеты в поэзии Неруды равно применялись и к любимой, и к земле Чили, и к Америке в целом. В-четвертых, созданный им микрокосм он нарекает новым именем: так, приобретенный участок с готовым домом на берегу моря он назовет, вопреки всякой реальности, Черным островом - Исла-Негра. "Этот дом... Не помню, когда он у меня родился - писал он об Исла-Негра. - Время шло, и дом вырастал, как растет человек, как растут деревья". Дом создавался Нерудой по поэтическим законам; по законам поэзии строилась и его жизнь - в океаническом беспределье, в борении стихий, в устремленности в бесконечность.

Его поэзия - это гигантская метафора бытия как вечно творящейся сущности в бесконечности своих форм, проявлений и становлений. Художественное мышление Неруды рождает особый вид метафорики: собственно метафора возникает только на уровне большого текстового пространства, как совокупность многих образно-тематических векторов, как макро- или даже гиперметафора: таковы его "корни", "хлеб", "дерево", "камни". Это метафорическое восприятие мира в его абсолютной тотальности, в чувственно-материальном составе бытия, в самом факте существовании простого (бедного, земного, природного) существа, предмета, при полном игнорировании аксиологической соотнесенности объектов: так, в книге в "Плаванья и возвращения" поэт признается:

Я безумно люблю
всевозможные вещи...
любые,
не только отличные,
но и ничтожные,
малые,
маленькие...
(Перев. М.Алигер)

В самом деле, малое и великое в мировидении Неруды оказывались совершенно соизмеримыми сущностями. Текст развертывается из любого случайного образа, разрастается во все стороны, пускаясь в самые неожиданные ответвления. Сама поэтика Неруды, назвавшегося "охотником за корнями" - это поэтика незримо вьющихся и пересекающихся корней: темы, мотивы, стилевые и просодические приемы на протяжении всего пространства поэзии Неруды, в разных книгах, разделах, на разных этапах то появляются или исчезают, то возникают в прихотливых сочетаниях, вне зависимости от какой-либо логической мотивации. У Неруды стихотворение продолжает себя в цикле, цикл оказывается одной поэмой, книга - одним большим стихотворением, умноженным в цикле книг, и т.д., эта ветвящаяся, множащаяся форма художественного мышления претворяется в формах самой жизни, определяя конфигурацию ее внешнепрактических аспектов. Иначе говоря, поэзия Неруды тяготеет к самореализации в невербальных формах творчества, подчиненных единой модели художественного мышления.

Интерпретация всего сущего как драматически многосложного единства позволяет увидеть непротиворечивую связь "Местожительства" с поэтикой Неруды последующих этапов и позднейших книг. Эта творческая находка была непосредственным продолжением художественной манеры, впервые заявленной в "Сумраках": сочетание двух взаимодополнительных направлений. В дальнейшем эти два полюса - интимистски-трагическая, метафизическая тенденция и социально-ангажированное, подчас крайне идеологизированное направление - будут попеременно сказываться во всей творческой, личной и общественной жизни Неруды согласно его маятникообразной парадигме (Movimiento pendular) вечных "отъездов и возвращений". Несмотря на то, что эти две тенденции никогда не составляют гармоничного единства, подразумевающего некую органичную целостность, сущностного противоречия между ними нет, поскольку главное содержание поэзии Неруды составляет поиск бытийной основы. И если вначале он ищет эту основу внутри себя, то затем будет находить ее в чувственно-материальном составе мира, в самом факте бытия простого (бедного, земного, природного) существа; а впоследствии - в прямом отстаивании интересов этого существа, чтобы, проделав некий эллипс, вновь вернуться к тому, с чего начинал, - к отвержению суеты земножительства.

Его главная книга "Всеобщая песнь", впервые полностью увидевшая свет в Мексике в 1950 г., была задумана как песнь Америке. Основная примечательность этой книги заключается в том, что реально она воплотила намерение поэта "создать всеобъемлющую картину мира" в формах, соответствующих его миропредставлению. В этой книге окончательно кристаллизовалась поэтика зрелого Неруды, принципы которой он выработал осознанно и отчетливо: "Я понял, что необходима новая эпическая поэзия, которая не укладывалась бы в прежние формальные концепции. <...> Стих должен был принять все очертания этой хаотической земли: он должен разбиваться на островки, горными пиками взмывать вверх и растекаться долинами". Цель ее написания, как неоднократно заявлял поэт, состояла в тотальной интеграции всех вещей мира в общем поэтическом космосе. Согласно Неруде, важна не поэтичность предмета ? важна его фактичность. Вот почему малое и великое в мировидении Неруды оказывались совершенно соизмеримыми сущностями.

Выработанный Нерудой принцип гетерогенности поэтической материи определил не только форму стиха, но и архитектонику корпуса книги - произвольную, не сводимую к единому формообразующему модулю. Книга фрагментарна и неровна, что отчасти обусловлено обстоятельствами ее создания, но цель ее написания, как неоднократно заявлял поэт, состояла в тотальной интеграции всех вещей мира в общем поэтическом космосе. В этой устремленности к тотальности проявилась характернейшая черта латиноамериканских культуротворческих процессов - формообразование как собирание идейно-художественных контуров самых разнопорядковых феноменов, как становление нового. По существу, этот процесс, подчиненный принципу non finito, оказался очередной попыткой "бесконечного человека" проникнуть в суть вещей, и все последующее творчество Неруды может рассматриваться как своего рода продолжение opera magna с открытым финалом.

"Всеобщая песнь" являет собой и смысловой центр его творчества: в ней сосредоточено все, что составляет типично нерудовскую манеру письма, с его фантасмагорическим сопряжением всего и вся, что, однако, не может скрыть своего разноначалия - логического, смыслового, синтаксического, категориального. Напряженное единство этого художественного письма, типологически коррелирующего с поэтикой "нового латиноамериканского романа", целиком принадлежит своему месту и времени. Здесь слово выступает в качестве некоей первоматерии, служащей для образования новых форм, которые и служат для выражения особой - латиноамериканской - картины мира.

Пабло Неруда - это не только крупнейший поэт Латинской Америки, не только социально-политический деятель мирового масштаба, это целостный культурно-исторический феномен, в котором преломились судьбы не одной лишь Латинской Америки, но и всего человечества ХХ в. Этот феномен оказался созвучен умонастроениям и его соотечественников, и миллионов людей во всем мире. Но главное все же в том, что поэзия Неруды запечатлела во всей ее стихийной "неправильности", неровности, противоречивости, множественности и трагической нецельности самое бытие Латинской Америки - той Америки, которую он представлял и своей жизнью и своим творчеством.

В заключение я хотел бы искупить некоторую тяжеловатость моей манеры изложения, предложив вашему вниманию перевод стихотворения, сделанный для книги "Дом на песке", о которой только что говорила Элла Владимировна.

ЭТОЙ КНИГЕ - О МОЕЙ ЛЮБВИ

В этой пустоши я был всевластен,
я был волен свободой к ладони прилаженной снасти,
волен прихотью трав, что не знали покоса,
волен взбалмошью пса, что шалеет от россыпи росной.

Но, любимая, наше время истлеет и вспыхнет другое,
уже для других, и другие зажгутся глаза,
другая плоть распалится; а та мокрая зелень на камне
и те белые гребни, что волны прядут неустанно, -
все будет таким же, но только без нас,
все останется жить в бесконечности дней,
в которых не будет тебя и меня.

Что останется после - чибиса крик отдаленный
средь пустынных холодных песков,
под студеным порывом, обжегшим лицо
и окутавшим льдистым сияньем,
как покровом далекой звезды?

Что останется здесь после нас? Мы что дикие птицы -
то свиваем упорно в кустарниках гнезда,
то угрюмо сидим по уступам скалистым...
Но тогда, если жизнь есть всего лишь предтеча,
лишь зачин, чтобы стать этой жесткой землею,
помоги мне, любимая, справиться с делом,
помоги мне найти свое место в лоне ждущей земли.

В океанских просторах искали мы розу
лепестками раскрытой звезды, ее жгучих касаний;
угнетенному, слабому, хворому мы отдавали
даримую ветром свободу пути и исканий.
Теперь уже поздно. Возможно
наша жизнь протекла одним днем лазурно-медвяного цвета,
а возможно, прошла одна ночь,
один миг вековой напряженного взгляда
распахнутых век, что вместили меру моря окрест;
здесь с тобой мы вобрали пространство в объятье
неохватной, всесильной любви, что останется вечно
трепетать среди пены прибоя и крепи корней.

К.А.ХАЧАТУРОВ, д-р ист. наук, председатель Российского комитета сотрудничества с Латинской Америкой

Пабло Неруда как журналист

В ХХ в. в Латинской Америке, как нигде в мире, многие, если не большинство крупных литераторов, особенно прозаиков, были людьми левых убеждений, которые питались социально-политической и экономической действительностью. Одни, как например, ныне самый модный прозаик бразилец Пауло Коэльо, переболели "детской болезнью левизны", другие, и в их числе Неруда, остались верны базовым убеждениям до конца своих дней.

Конечно, Неруда прежде всего поэт. К счастью, на его поэзии, ее лучших образцах не лежит печать сословных, политических пристрастий. Его поэзия общечеловечна, универсальна. Но инструментом для выражения поэтом протестных, тираноборческих настроений, гражданской позиции являлась в первую очередь печать - газета, журнал. Потому Неруду без натяжки можно причислить к журналистскому цеху.

Первое печатное издание, которое приветило юного Неруду, - орган Федерации студентов Чили журнал "Кларидад". В родном Темуко он - корреспондент и одновременно распространитель журнала (продавал до 30 экземпляров каждого номера). Отделение Федерации подверглось погрому, повлекшему гибель студентов.

18 июля 1917 г. 14-летний Неруда публикует в издававшейся в Темуко газете "Ла Маньяна" свою первую статью "Entusiasmo y perseverancia". Через два года, будучи уже студентом пединститута в Сантьяго, Неруда продолжает активно сотрудничать с журналом "Кларидад". Тогда же под псевдонимом "Сашка", как дань герою повести Л.Андреева "Сашка Жегулев", Неруда подписывает прокламацию "Отверженные". В судьбоносные для Чили и мира моменты Неруда продолжает использовать такой убойный и массовый пропагандистский жанр, как прокламация, листовки. В такой форме два с лишним десятилетия спустя появился расклеенный на стенах домов Мехико, где тогда пребывал в качестве чилийского генконсула Неруда, текст "Песнь любви Сталинграду".

Неруда сотрудничал со многими чилийскими изданиями - приложениями газет "Эль Меркурио" и "Ла Насьон", журналами "Мапочо", "Эрсилья". В 20-х годах редактировал журнал "Кабальо де Бастос"; в предвоенные годы - антифашистский журнал "Аурора де Чиле" - главная мишень нацистской пятой колоны в стране, грозившей Неруде физической расправой; в середине 50-х годов издавал журнал "Гасета де Чиле". В Париже Неруда освоил типографское дело и сам набирал свои стихи, отсюда - его затейливая "Ода типографии".

К журналистике в жанре публицистики и памфлета Неруда обращался в кризисные для своей родины и мира моменты, памятуя о том, что поэзия - для избранных, а газета - для массовой аудитории. Так было в период гражданской войны в Испании, в годы Второй мировой войны, в лихолетье правления Гонсалеса Виделы. Публикация Нерудой 27 ноября 1947 г. в газете "Эль Насиональ" (Каракас) "Carta intima para millones de hombres" - повод для президента Виделы начать судебный процесс против мятежного поэта и сенатора. Голос Неруды как журналиста звучал в борьбе за мир, в защиту Кубы, в ходе собственных предвыборных кампаний и особенно президентских кампаний С.Альенде.

Немало поколесил Неруда по миру, и его впечатления от посещения стран Латинской Америки, Азии, Европы - образец высокоталантливого репортажа, превратившего ремесло журналиста в подлинное искусство. Потому многие страницы его исповедальной прозы "Признаюсь: я жил. Воспоминания" воспринимаются и как первоклассная литература, и как журналистика самой высокой пробы. Когда к Неруде пришла слава, он стал желанным автором многих мировых изданий.

Особо надо сказать о такой малоизвестной грани творчества Неруды как работа в качестве корреспондента АПН. Не случайно в Москве первый публичный акт в связи со 100-летием со дня рождения Неруды состоялся в Пресс-центре РИА "Новости"

23 июня. Тогда я подробно говорил о деятельности Неруды как нашего корреспондента, о встречах с ним в Москве в 1962 и 1965 гг., в том же году в Исла-Негра и через год - в Вальпараисо и, наконец, в 1967 г. вновь в Москве.

Молодое авторитетное агентство, являвшееся главным органом советской внешнеполитической информации, нуждалось в том, чтобы его знали и в собственной стране. Этому во многом способствовала в роли внештатных корреспондентов агентства плеяда корифеев мировой культуры и среди них - Неруда как звезда первой величины.

На протяжении девяти лет Неруда тянул тяжкую журналистскую лямку - его первая корреспонденция датирована 1 января 1961 г., последняя - 17 декабря 1969 г. В 1987 г. Издательство АПН выпустило книгу на русском языке "Пабло Неруда - корреспондент АПН", содержащую 43 его корреспонденции. Аудиторию они получили массовую. Право первой публикации АПН давало одной из центральных газет, чаще - "Известиям" и "Литературной газете", в канун ее выхода в свет корреспонденция помещалась в вестнике АПН "Международная информация", подписчики которого - практически все советские и многие зарубежные газеты. По приезде в Москву Неруда с удивлением рассматривал газетные вырезки на языках каракалпаков и чукчей.

Не все очерки и корреспонденции Неруды равноценны по своей художественной силе. Наряду с написанными по случаю памятных дат и знаменательных событий материалами можно обнаружить высокохудожественные произведения, например, автобиографическое эссе "Конь из лавки шорника" или яростный памфлет "Ботинки для смертного часа".

И последнее. Нельзя не сказать о той громадной помощи, которую оказывал Неруда представительству АПН в Сантьяго. Вот только один пример. В "Хронологии Пабло Неруды", опубликованной в его воспоминаниях "Признаюсь: я жил", отмечается, что единственное драматическое произведение поэта "Fulgor y muerte de Joaquin Murieta" (в России известно как "Звезда и смерть Хоакина Мурьеты") впервые напечатано издательством "Зиг-Заг" после премьеры пьесы в Университетском театре Чили 14 октября 1976 г. Это не так. Впервые драма как щедрый дар Неруды была опубликована в № 1 за январь 1967 г. ежемесячного журнала "Энфоке Интернасиональ", который выпускало представительство АПН в Сантьяго вплоть до путча 11 сентября 1973 г. В тот трагический день, по свидетельству очевидцев, на улицах Сантьяго горели костры - там были и книги Неруды, и тираж свежего номера советского журнала.

Продолжение следует