СКВОЗЬ ПРИЗМУ ВРЕМЕНИ

К.А.Хачатуров - доктор исторических наук, председатель Российского комитета сотрудничества с Латинской Америкой.

"На волю! В пампасы" Образ латиноамериканцев у Ильфа и Петрова

Великие сатирики Илья Арнольдович Ильф и Евгений Петрович Петров облагодетельствовали человечество возможностью заразительно смеяться, а лично автора очерка - ответами на два судьбоносных вопроса: в какой день недели был рожден и какую профессию надлежало выбрать.

О такой сущей мелочи для любого отрока как полный реквизит даты появления на свет стал задумываться только в преклонные годы, когда после кончины родителей некому было удовлетворить законное любопытство. Можно было, конечно, погрузиться в глубину десятилетий, подняв газетные подшивки. Только дело это - муторное, пыльное. Нежданно-негаданно выручили классики. В очередной раз перечитывая роман "Двенадцать стульев", обнаружил уже на первых его страницах ответ на мучивший вопрос: "В пятницу 15 апреля 1927 года Ипполит Матвеевич, как обычно, проснулся в половине восьмого..."(1). Оставалось решить нехитрую арифметическую задачку - прибавить к этой цифре 36 дней и получить ответ: рожден в субботу. Спасибо, классики. За полвека же до этого открытия помогли они и профессию выбрать. Тогда именно Остап Бендер заразил меня своей несбывшейся заветной мечтой побывать в Рио-де-Жанейро. Туда в те далекие годы самый короткий путь лежал через МГИМО, через изучение испанского языка (португальский тогда не преподавали) и Латинской Америки.

"Я С ДЕТСТВА ХОЧУ В РИО-ДЕ-ЖАНЕЙРО"

То, что классики явно преувеличили привычку жителей Рио-де-Жанейро разгуливать в штанах белого цвета, - факт, замеченный всеми, кто посетил этот город. Возможно, в родной для Ильфа и Петрова Одессе в белоснежных брюках щеголяло большее число обывателей. Для Остапа Бендера, самого авантюрного персонажа отечественной словесности после Хлестакова и Чичикова, белые брюки - пароль, открывающий врата в рай. И не только для Бендера.

Вспомним как на аукционном торге, когда заветные стулья с зашитыми в них бриллиантами казалось были в руках, Воробьянинов мечтал: "Стал виден поезд приближающийся к Сен-Готарду. На открытой площадке последнего вагона стоял Ипполит Матвеевич Воробьянинов в белых брюках и курил сигару... Он катил в Эдем"(2).

Белые брюки, почти по Фрейду, - пропуск в Эдем. Вот Воробьянинов на финише злосчастной погони за стульями, накануне нищенства возле "Цветника", так видит приехавших в Пятигорск счастливых курортников: "Белые штаны самого разнообразного свойства мелькали по игрушечному перрону"(3). В "Золотом теленке" в момент ограбления Корейко и обнаружения подпольного миллионера Бендер натягивал на себя "прохладные белые брюки"(4) - Эдем был близок. Иначе выглядит самый необходимый предмет мужского одеяния в момент невзгод охотников за "золотым тельцом". Разоблаченных лжеучастников автопробега магазин провинциального города встречает объявлением "Штанов нет" - афоризмом, обозначавшим товарный дефицит минувшей эпохи.

В "Золотом теленке" Рио-де-Жанейро упоминается 22 раза. Как воспринимает единственный город своей мечты Остап Бендер, какие ассоциации вызывает он у великого комбинатора по мере развития сюжетной линии романа? И в "Двенадцати стульях", и в "Золотом теленке" Бендер появляется как анонимный персонаж в поиске наживы в незнакомом городе - уже завязка давала повод литературным критикам, например А.В.Луначарскому, сравнивать творения Ильфа и Петрова со средневековым испанским плутовским романом. Для анонима на первых страницах "Золотого теленка" рефрен: "Это не Рио-де-Жанейро" - выражение неприятия быта и нравов Советской России.

"Нет, - сказал он с огорчением, - это не Рио-де-Жанейро, это гораздо хуже", - так звучит первая фраза, произнесенная гражданином в "фуражке с белым верхом", вступившим в город Арбатов у начала длинной аллеи, именовавшейся Бульваром Молодых Дарований. Затем приезжий, ставший свидетелем скандала между летуном-инженером Талмудовским и его работодателем, убежденным тоном сказал: "Нет, это не Рио-де-Жанейро".

В кабинете предисполкома Арбатова неназванный жулик, выдававший себя за сына лейтенанта Шмидта, оглядев служебный инвентарь, сделал заключение: "Тут много не возьмешь. Нет, это не Рио-де-Жанейро"(5).

Превращение анонима в Остапа Бендера и посвящение Шуры Балаганова в мечту своего детства - действия одновременные. Бендер: "Я хочу уехать, товарищ Шура, уехать далеко в Рио-де-Жанейро... Я с детства хочу в Рио-де-Жанейро. Вы, конечно, не знаете о существовании этого города". Потом Бендер знакомит малограмотного Балаганова с вырезкой из "Малой советской энциклопедии": "Вот что тут написано про Рио-де-Жанейро: "1360 тысяч жителей..." так... "значительное число мулатов... у обширной бухты Атлантического океана..." Вот, вот! "Главные улицы города по богатству магазинов и великолепию не уступают первым городам мира". Представляете себе, Шура? Не уступают!"(6).

Обращает на себя внимание журналистская школа, оперативная хватка Ильфа и Петрова. 7-ой том энциклопедии, извлечение из которого процитировал Бендер, издан в 1930 г. (точная дата подписания в печать не указана), а "Золотой теленок" начал печататься в журнале "30 дней" с № 1, 1931 г.

Впечатляет мастерство "дайджестирования" энциклопедической справки. Там упомянуто "значительное число негров и мулатов", но бендеровский город мечты несовместим с наличием там негров, те же Ильф и Петров в "Одноэтажной Америке" не раз подчеркивали контраст между высочайшим уровнем технического развития США и дискриминационным положением негритянского населения. Другое дело - неведомые советскому читателю мулаты, факт их обитания в Рио придает городу дополнительный шарм.

Рискнули Ильф и Петров на небезопасное по тем временам препарирование энциклопедического текста. В оригинале написано, что "Рио-де-Жанейро - типичная столица полуколониальной страны с резко выраженными классовыми противоречиями", а после упоминания о богатстве магазинов и великолепии зданий следует запятая и фраза "в рабочих кварталах - убогие лачуги"(7). Энциклопедия - не просто справочное, но и агитационное издание, его Наркомпрос рекомендовал как пособие для школ второй ступени, в составе редсовета указаны имена Лазаря Кагановича, Надежды Крупской, Федора Раскольникова. Кстати, члены редсовета не упоминаются во втором издании МСЭ (т. 9, 1941г.), равно как в куцей справке о Рио-де-Жанейро отсутствует описание его достопримечательностей. Читателю просто повезло со своевременным изданием культового романа.

Для Бендера пафосный рассказ о Рио-де-Жанейро (а вся-то аудитория - мелкий уголовник) с перебором и ерничанием - повод и даже предлог для выражения своего политического кредо. Вот как грациозно в устах Бендера прелести Рио сменяются их антиподом - серыми советскими буднями: "Мулаты, бухта, экспорт кофе, так сказать, кофейный демпинг, чарльстон под названием "У моей девочки есть одна маленькая штучка" и ...о чем говорить! Вы сами видите, что происходит. Полтора миллиона человек, и все поголовно в белых штанах. Я хочу отсюда уехать. У меня с советской властью возникли за последний год серьезные разногласия. Она хочет строить социализм, а я не хочу. Мне скучно строить социализм"(8).

Советской власти Бендер предъявляет счет более чем суровый. Упоминаемый им "последний год" - это "год великого перелома", конец НЭПа, товарно-денежных отношений, иллюзий о возможности предпринимательства. Но для прилюдной конспирации Ильф и Петров поступают так, как действовал Бендер в "Двенадцати стульях". Остап предлагает под видом помощи беспризорным детям создание тайного "Союза меча и орала". Своей хрустальной мечтой Бендер называет не лежбища белой эмиграции, например, осязаемый Советской властью Лазурный берег Франции, а неведомый ей, как бы из другой Галактики, Рио-де-Жанейро с фирменным знаком - фантастическими белыми штанами. Потому цензорское око не потревожили диалоги Бендера и Балаганова:

"- А где это Рио-де-Жанейро? Далеко? Не может того быть, чтобы все ходили в белых штанах.... А как же Рио-де-Жанейро? Я тоже хочу в белых штанах.

- Рио-де-Жанейро - это хрустальная мечта моего детства, - строго ответил великий комбинатор, - не касайтесь ее своими лапами"(9).

Любое начинание Бендера окрашено ссылкой на Рио-де-Жанейро, как на эталон. "Как приятно, - сказал он задумчиво, - работать с легальным миллионером в хорошо организованном буржуазном государстве со старинными капиталистическими традициями. Там миллионер - популярная фигура. Адрес его известен. Он живет в особняке, где-нибудь в Рио-де-Жанейро"(10). После разоблачения самозваных участников автопробега Бендер, намереваясь изменить цвет "Анитилопы Гну", заметил: "Придется стать на путь наиболее передовых стран. В Рио-де-Жанейро, например, краденые автомобили перекрашивают в другой цвет"(11).

Рио-де-Жанейро Бендер поминает и терзаясь любовным томлением. После бегства Корейко из Черноморска брошенный в газоубежище Бендер, глядя на Зосю Синицкую, предается мечтам: "Еще сегодня утром я мог прорваться с такой девушкой куда-нибудь в Океанию, на Фиджи, или на какие-нибудь острова Жилтоварищества, или в Рио-де-Жанейро"(12). Но наш герой - деловой человек и вскоре, узнав от предмета воздыханий о местонахождении Корейко, решает: "Нет, это не Рио-де-Жанейро"(13).

Порой Бендера "несет", и среди его россказней самое абсурдное связано с Рио-де-Жанейро. В "Рассказе Остапа Бендера о Вечном Жиде" ("он присутствовал на историческом заседании, где Колумбу так и не удалось отчитаться в авансовых суммах взятых на открытие Америки"), есть такой фантастический пассаж: "Не так давно старик проживал в прекрасном городе Рио-де-Жанейро, пил прохладительные напитки, глядел на океанские пароходы и разгуливал под пальмами в белых штанах. Штаны эти он купил по случаю восемьсот лет назад в Палестине у какого-то рыцаря, отвоевавшего гроб господень, и они были еще совсем как новые"(14).

И в житейских ситуациях, и при очередной афере Бендер маниакально думает о Рио-де-Жанейро. Иностранцы ищут в России рецепт изготовления самогона и готовый его предложить Бендер перебивает переводчика "Интуриста": "...эти двое не из Рио-де-Жанейро?"(15). Оказалось - из измученного "сухим законом" Чикаго.

В душе Бендер - романтик, потому он так обаятелен, вызывает симпатию любого читателя. В час удачи, когда, например, выпадает счастливый жребий, внезапно возникает еще один манящий символ и тоже южноамериканский - аргентинское танго. Бендер, исполняя самодеятельное танго (а ведь первоначально этот танец и был одиночным, а не парным), сливается в экстазе со сказочным образом Рио. "Командор танцует танго" - одна из самых блистательных глав романа.

Вроде прозаическая ситуация, по нынешним временам - просто "штатная", обыденная. "Наезд" совершен, компромат готов, Бендер может "забить стрелку" Корейко. Но, повторяем, Бендер - романтик, и потому, как итог кропотливого труда, его озаряет видение: "Вся жизнь Александра Ивановича Корейко лежала в папке, а вместе с ней находились там пальмы, девушки, синее море, белый пароход, голубые экспрессы, зеркальные автомобили и Рио-де-Жанейро, волшебный город в глубине бухты, где живут добрые мулаты и подавляющее большинство граждан ходит в белых штанах". Бендер ставит точку: "Теперь я меньше миллиона не возьму, иначе добрые мулаты просто не станут меня уважать".

В жанре репортеров газетной хроники происшествий классики извещают о том, что "Воронья слободка" загорелась в двенадцать часов вечера, в то самое время, когда Остап Бендер танцевал танго в пустой конторе...". В конторе "Рога и копыта", по контрасту с квартирными дебоширами и добровольными погорельцами "Вороньей слободки", в миг триумфа Остапа воцаряется танго, увлекая за собой и великого комбинатора, и неодушевленные предметы: "И хватающая за сердце, давно позабытая мелодия заставила звучать все предметы, находившиеся в Черноморском отделении Арбатовской конторы по заготовке рогов и копыт.

Первым начал самовар. Из него внезапно вывалился на поднос охваченный пламенем уголек. И самовар запел:

Под знойным небом Аргентины,
Где небо южное так сине...

Великий комбинатор танцевал танго. ...А мелодию уже перехватила пишущая машинка с турецким акцентом:

... Гдэ нэбо южноэ так синэ,
Гдэ жэнщина, как на картинэ...

И неуклюжий, видавший виды чугунный компостер глухо вздыхал о невозвратном времени:

...Где женщины, как на картине,
Танцуют все танго.

Остап танцевал классическое провинциальное танго, которое исполняли в театре миниатюр двадцать лет тому назад...

Остап танцевал. Над его головой трещали пальмы и проносились цветные птички. Океанские пароходы терлись бортами о пристани Рио-де-Жанейро. Сметливые бразильские купчины на глазах у всех занимались кофейным демпингом, и в открытых ресторанах местные молодые люди развлекались спиртными напитками.

- Командовать парадом буду я! - воскликнул великий комбинатор".

С канцелярской папкой, содержавшей компромат на Корейко, Бендер направляется к его дому: "Остап торопился. Его подгоняло аргентинское танго". Вскоре поверженного подпольного миллионера Бендер подстегивает: "Однако я с вами заболтался. Меня ждут мулаты. Прикажете получить деньги?". Торг завершен, Корейко капитулировал и "молочные братья" направляются "в закрома". Бендер, не ведая, что Корейко вот-вот сбежит, в последний раз исполняет победную арию: "Под небом знойным Аргентины..."(16).

Впереди знойные пески Средней Азии, вырванный "на блюдечке с голубой каемкой" миллион, кураж нелегального толстосума, разбитые вдребезги мечты и тогда вновь возникает образ Рио, но уже не как сказка, а как дурное наваждение, с горьким признанием в вокзальном ресторане:

"- А как Рио-де-Жанейро? - возбужденно спросил Балаганов. - Поедем?

- Ну его к черту! - с неожиданной злостью сказал Остап. - Все это выдумка, нет никакого Рио-де-Жанейро, и Америки нет, и Европы нет, ничего нет. И вообще последний город - это Шепетовка, о который разбиваются волны Атлантического океана". На протяжении всего диалога великий комбинатор в первый и в последний раз выразился со "злостью", и предмет его обиды за разбитую "хрустальную мечту детства" - Рио-де-Жанейро. Потом злость пройдет, но горечь уже не покинет Остапа. Мыкаясь с никчемным миллионом, безответно влюбленный Остап жалуется владельцу "Антилопы-Гну": "Тело мое прописано в гостинице "Каир", а душа манкирует, ей даже в Рио-де-Жанейро не хочется"(17).

Однако читатель не поверит в недостаточно мотивированное отречение Бендера от вожделенного богатства и тот, негодуя на минутную слабость, вновь обращает взор к образу своей мечты: "Довольно психологических эксцессов, - радостно сказал Бендер, - довольно переживаний и самокопания. Пора начинать трудовую буржуазную жизнь. В Рио-де-Жанейро!". И фарсовый финал, когда обвешенный драгоценностями Остап подошел к злосчастной румынской границе: "Весь этот чудесный груз должен был обеспечить командору легкую, безалаберную жизнь на берегу теплого океана, в воображаемом городе детства, среди балконных пальм и фикусов Рио-де-Жанейро"(18). Впервые в романе Рио-де-Жанейро фигурирует не в прямой речи его героя, а в авторской. Невиданные в Рио балконные пальмы и фикусы - мираж воображаемого города детства героя, приговорившего себя к участи управдома. Великие сатирики не могли не оставаться советскими писателями.

Сегодня в сравнении с Мавроди, да и с "пирамидчиками" более мелкого пошиба Остап Бендер, пользуясь его сравнением, - лишь "кустарь-одиночка без мотора". Но живы для всех поколений крылатые слова великого комбинатора, вошедшие в золотой фонд народного фольклора. И потому по-прежнему завораживает пленительный образ Рио-де-Жанейро.

"АХ, КУБА! АХ, ГАИТИ!"

Любопытно, что после "Золотого теленка" его авторы больше никогда не упоминали Рио-де-Жанейро. Тщетные усилия великого комбинатора осуществить мечту отвратили общее перо классиков от тогдашней бразильской столицы. Впрочем, Рио-де-Жанейро воспринимался Бендером вне его географического контекста. Есть единственное, беглое упоминание о Бразилии уже "осиротевшего" Евгения Петрова в его "пьесе-памфлете", комедии "Остров мира" - откровенной антивоенной агитке с пространными нетеатральными монологами(19). В этой пьесе за два года до гибели писателя южноамериканская тематика упоминалась в последний раз.

Сколько раз, а главное - как латиноамериканская тема звучала в творчестве наших любимых писателей? Они справедливо утверждали: "Статистика знает все. ... От статистики не скроешься никуда"(20). Так вот Ильф и Петров ссылались на Мексику, страны Южной и Центральной Америки и Карибского бассейна и свойственные только им признаки более 150 раз. Почти половина ссылок приходится на Мексику. В самостоятельных работах, особенно в записных книжках, более частые ссылки - у Ильфа. После смерти соавтора и друга Петров очень редко упоминал о Латинской Америке, что естественно: годы репрессий, предвоенная тревожная обстановка, не говоря уже о войне, не вызывали ассоциаций с веселой латиноамериканской экзотикой.

Публикация первого южноамериканского сюжета - у Ильфа, в напечатанном в 1922 г. фельетоне "Банкир-бузотер". Высмеивались авторы кинорекламы, зазывавшие надписью: "Жертва пампасов или Три любовницы банкира в 8 частях 2000 метров"(21). В свою очередь Петров в опубликованном в 1929 г. фельетоне "День мадам Белополякиной" изобразил вруна, бездельника и повесу Бориса Боберова, который, обольщая хозяйку дома, напевал: "У нас, на Кубе. ... Ах, Куба! Ах, Гаити, Таити..."(22).

В годы, совпавшие с творчеством Ильфа и Петрова, Латинская Америка воспринималось советским читателем лишь как экзотическая окраина планеты. Потому она для наших классиков - фон, который ярче любого другого высвечивает объекты разящей сатиры и искрометного юмора, беспредельную фантазию, невероятные ситуации, забавные эпизоды, потешные слова и сравнения. Так появляются супы - "мексиканский", "чилийский", "колумбийский", некая "шерсть мексиканской коровы, захваченная концессией", неведомый "Барбадос Тринидадович", Шура Балаганов "в летней рубашке "Парагвай", "Сегедилья Марковна" - персонаж написанного по мотивам чеховской "Свадьбы" водевиля "Сильное чувство". В повести "Светлая личность" Каин Александрович Доброгласов - предшественник главы "Геркулеса" Полыхаева - иронически роняет собеседнику: "Открыл Северную и Южную Америку!"(23). А служащие "Геркулеса" маявшегося от безделья в ожидании Полыхаева немецкого инженера Генриха Марию Заузе приняли за инотуриста из Аргентины(24). Васюкинцам Бендер так рисовал сказочную перспективу превращения их захолустного городка в центр Вселенной: "Из фешенебельной гостиницы "Проходная пешка" вышел чемпион мира Хозе-Рауль Капабланка - и - Граупера". Имя великого кубинца васюкинцы услышат еще шесть раз(25). Кроме рублей Бендер потребовал от Корейко "мексиканские доллары", "пезеты, центавосы"(26).

Латинская Америка - это и "страсти-мордасти", несравненный - до карикатуры любовный пыл. В "Записных книжках" Ильфа читаем: "Дом отдыха в О ... Брошенные жены танцуют со страстью, о которой только могут мечтать мексиканки... При исполнении "Куккарачи" в оркестре царила такая мексиканская страсть и беспорядочное воодушевление, что более всего это походило на панику в обозе"(27).

Латинскую Америку, ни разу не обозначая этот термин, Ильф и Петров вспоминали, когда их воображение рисовало из ряда вон выходящую картину в жанре мистерии-буф. Выше отмечалось, что первый упоминавшийся Ильфом южноамериканский атрибут - пампасы, только так именовали в русской литературе аргентинскую пампу. Криком "На волю! На волю! В пампасы!" оглашал психушку симулянт Берлага. Комизм переплетается с реальностью. "Как бухгалтер узнал впоследствии, - писали авторы "Золотого теленка", - в пампасы просился старый учитель географии, по учебнику которого юный Берлага знакомился в свое время с вулканами, мысами и перешейками. Географ сошел с ума совершенно неожиданно: однажды он взглянул на карту обоих полушарий и не нашел на ней Берингова пролива.... Все было на месте ...даже вулкан Попокатепетль, а Берингов пролив отсутствовал. И тут же, у карты, старик тронулся.... На волю! - продолжал кричать географ. - В пампасы!"(28). Кстати, изданная без Берингова пролива географическая карта - факт достоверный.

У Ильфа и Петрова южноамериканская экзотика - и иллюстрация для высмеивания мещанских вкусов, псевдомодных танцев и нарядов. Из "Записной книжки" Ильфа: "Теперь этого уже не носят. Кто не носит, где не носят? В Аргентине? В Париже не носят"(29). В "Двенадцати стульях" голова умиравшей тещи Воробьянинова "...была в чепце интенсивного абрикосового цвета, который был в какой-то моде в каком-то году, когда дамы носили "шантеклер" и только начинали танцевать аргентинское танго". Еще одна ассоциация - реакция Ипполита Матвеевича на весть о сокровище мадам Петуховой: "Звучали цыганские хоры, грудастые дамские оркестры беспрерывно исполняли "танго-амапа"..."(30).

В числе самых занимательных глав "Двенадцати стульев" - "Людоедочка Эллочка", которая в битве с дочкой американского миллиардера "завела себе голубиную шляпу из аргентинского фетра". На Эллочке был халатик, оттороченный загадочным мехом, при его виде "... Остап закрыл глаза и сделал шаг назад.

- Прекрасный мех! - воскликнул он.
- Шутите! - сказала Эллочка нежно. - Это мексиканский тушкан.
- Быть этого не может. Вас обманули. Вам дали гораздо лучший мех. Это шанхайские барсы. Ну да! Барсы! Я знаю их по оттенку. Видите, как мех играет на солнце!... Изумруд! Изумруд!

Эллочка сама красила мексиканского тушкана зеленой акварелью, и потому похвала утреннего посетителя была ей особенно приятна"(31).

Сверхнаходчивый Остап с легкостью пожертвовал "для дела" репутацией неизвестного ему представителя мексиканской фауны.

Все "латиноамериканские" пассажи - плод воображения Ильфа и Петрова. Кроме наиболее часто упоминавшихся - мексиканских, потому что они оба были в Мексике.

"ЧТО-ТО ПОХОЖЕЕ НА МОЛДАВАНКУ"

В сентябре 1935 - январе 1936 г. в качестве корреспондентов "Правды" писатели совершили уникальную и по насыщенности, и по маршруту поездку в США, итог которой - вышедшие уже в 1937 г. отдельным изданием путевые очерки "Одноэтажная Америка". Впервые за 10 лет совместной работы самые знаменитые в истории русской литературы соавторы сочиняли книгу порознь.

До Ильфа и Петрова ни одному писателю советское руководство не оказывало такой поддержки в организации заграничного вояжа. Здесь дело не только в личном авторитете за рубежом авторов дилогии, ставшей бестселлером на Западе. О ней с восхищением отзывались и многие образованные латиноамериканцы. Даже спустя десятилетия это нашло свое подтверждение на Кубе: вскоре после победы революции там появился кинофильм с центральным персонажем - Остапом Бендером. Осмеянный соотечественниками рослый мулат - мошенник противился строительству социализма...

Незадолго до поездки Ильфа и Петрова за океан были установлены дипломатические отношения между СССР и США, там избрали президента Рузвельта, которого уже тогда Сталин отличал от других лидеров Запада, как, впрочем, отличал и сами Соединенные Штаты. В христоматийной для советских коммунистов книге "Основы ленинизма" Сталин определил ленинский стиль работы как "русский революционный размах и американская деловитость". Будучи истинно талантливыми людьми, Ильф и Петров в выполнение социального заказа заложили рассчитанный на многие десятилетия ресурс.

Написанные "с натуры" черты американского образа жизни достоверны и сегодня. Вот несколько высказываний: "Америка богата. И не просто богата. Она богата феноменально. У нее есть все.... У нее есть люди - прекрасные работники, способные, аккуратные, исполнительные, честные, трудолюбивые... Американцы никогда не говорят на ветер... Если американец сказал в разговоре, даже мельком: "Я это сделаю", ему ни о чем не надо будет напоминать. Все будет сделано. Умение держать слово, держать крепко, точно, лопнуть, но сдержать слово - вот самое важное, чему надо учиться у американских деловых людей"(32). Поразительно актуальна и точна фраза: "Америка - страна, которая любит примитивную ясность во всех своих словах и идеях"(33).

"Одноэтажная Америка" - гимн достигнутому США техническому прогрессу. Но Ильф и Петров не могут не оставаться советскими сатириками и потому резко, порой неубедительно критикуют социальную систему США. И все же впервые в довоенной советской литературе (вспомним хотя бы горьковский "Город желтого дьявола" или стихотворения Маяковского), не говоря уже о журналистике, многие плоды капиталистической системы вызвали у наших авторов уважение и зависть. Сразу же по возвращении в Москву Ильф и Петров в письме к Сталину не побоялись отметить: "Мы сознательно подчеркиваем всю грандиозность американского Standart of life (уровня жизни)..."(34).

Что касается латиноамериканской тематики, то в путевых очерках она случайна и иронична. Например, в написанном во время путешествия по США рассказе "Колумб причаливает к берегу" нью-йоркские газетчики гонялись за ошалевшим первооткрывателем, суля ему "паблисити" и контракт в Голливуде(35). В реальном Голливуде преследовавший Ильфа и Петрова отпетый лгун "капитан Трефильев", которому "было поручено привезти в Сибирь известный приказ Деникина о подчинении его Колчаку", конфиденциально сообщил, что "недавно, перед отъездом в Южную Америку, ему надо было запломбировать сразу семь зубов"(36).

В жанре бурлеска - и сцена встречи писателей с сопровождавшей их по путям-дорогам США симпатичной американской четой, которая воспользовалась паузой для отдыха в близлежащей Мексике. "Уже стемнело, - сообщают нам путешественники, - когда мы прибыли в Сан-Диэго. На вокзале нас встретили радостными воплями супруги Адамс (псевдоним семьи Трон. - К.Х.). Адамсов распирали мексиканские впечатления, и супругам не терпелось поделиться ими.

- Мистеры! - воскликнул Адамс, едва мы ступили на перрон. - Вы знаете, кто был первый человек, которого мы увидели на мексиканской почве? Самый первый, который попался нам на пути! Да, да, сэры, это был терский казак! Самый настоящий терский казак, сэры! Отлично говорит по-русски. А по-испански - ни слова"(37).

Вне юмора - только один эпизод на латиноамериканскую тему. Как-то авторы "Одноэтажной Америки" подвезли голосовавшего на дороге солдата морской пехоты. "Это был, - писали они, - почти мальчик, с красивым, чуть слишком уверенным, даже немножко нагловатым лицом. Но в то же время это был очень симпатичный мальчик". На вопрос, что он думает о войне, последовал ответ:

"- Насчет войны? Вы же сами знаете. Вот мы недавно воевали в Никарагуа. Разве я не знаю, что мы воевали не в интересах государства, а в интересах "Юнайтед Фрут", банановой компании? Во флоте эта война так и называется - банановая война. Но если мне говорят, что надо идти на войну, я пойду"(38). Время диалога - только что закончившаяся интервенция США в Никарагуа (1927-1933 гг.) и последовавший за убийством Сандино канун захвата власти Сомосой.

Единственные латиноамериканцы компактного проживания, воочию представшие перед Ильфом и Петровым, - мексиканцы. Впечатления от общения с ними отражены в главах "Санта-Фе", "Встреча с индейцами", "По старой испанской дороге", "День в Мексике".

Во время путешествия писателей по США дипломатические отношения СССР с Мексикой отсутствовали - они были разорваны мексиканской стороной в 1930 г. и восстановлены только в 1942 г. И по сути нелегальный переход двумя советскими гражданами мексиканской границы из Эль-Пасо в соседствующий с ним на другом берегу Рио-Браво-дель-Норте город Сьюдад-Хуарес явился шагом рискованным. Но им, как они признают, "... очень хотелось побывать в Мексике"(39).

В один и тот же день - 29 декабря 1935 г. Ильф и Петров писали из Эль-Пасо своим женам. Вот отрывок из послания Петрова: "...Вчера вечером приехали в Эль-Пасо, штат Техас, на самой границе с Мексикой. Пообедали и пошли гулять по городу, отличающемуся от нормальных американских городов несколько бoльшим оживлением. Неожиданно выяснилась весьма привлекательная штука. Оказывается, здесь есть мостик, проложенный через речку. Речка - это граница. А за речкой - мексиканский город Хуарец в самой что ни на есть Мексике, и ходить через мостик можно без всякой визы. Мы, конечно, отправились в этот Хуарец. И действительно, сразу же за мостом началась совсем другая страна: грязно, живописно, на улицах полно праздного народу. Стоят этакие мексиканские парни с бачками, в широкополых шляпах, с лимонными лицами, торгуют семечками, орешками, чистят желающим ботинки и проч. За самым мостом множество баров и кабаре. Это сохранилось со времен "сухого закона" в Америке, когда американцы ходили через мост выпить. Теперь алкогольное значение этого великого города исчезло. Из достопримечательностей, рекомендуемых населением, есть рынок, церковь и тюрьма. Сейчас позавтракаем и пойдем смотреть.

Сегодня в Хуареце состоится бой быков. Надеюсь туда попасть. Будут выступать две торреадорши, которые убьют четырех быков.

Видишь, какой чудный сюрприз в пустыне?"(40).

Более подробно, с деталями и менее шутливо письмо Ильфа:

"... Техас это будет по-испански, а американцы говорят Тексас. Сегодня отправил тебе открытку из Мексики. Мексиканский город Хуарец примыкает к Эль-Пасо вплотную, надо только перейти мост через реку. Мы там были вчера вечером. Очень странно приходить пешком в другое государство.

Эль-Пасо воспринимается как какой-то трюк. После неимоверной по величине пустыни вдруг на самой границе большой город, громадные здания, мужчины одеты точь-в-точь, как одеваются в Нью-Йорке или Чикаго, девушки, раскрашенные как следует, вообще все имеет такой вид, что пустыни будто бы никакой нет.

И рядом с этим городом, через маленькую здесь реку Рио-Гранде, тоже город, но совсем не похожий на Америку. Пахнет жареной едой, чесноком, ходят босяковатые смуглые молодые люди с гитарами, калеки просят милостыню, двести тысяч микроскопических мальчиков бегают с щетками и ящичками для чистки ботинок. Что-то похожее на Молдаванку и в то же время совсем другое. Здесь я пообедал, остерегаясь, впрочем, заказывать национальные мексиканские блюда. Я уже их ел в свое время в Санта-Фе. Это вкусно, но так жжет, что без пожарной каски на голове за стол садиться опасно.

Сегодня мы все пошли смотреть бой быков в Хуареце. Вообще-то мы должны были уехать сегодня утром, но из-за боя остались на день. Я об этом не жалею, но скажу тебе правду - это было тяжелое, почти невыносимое зрелище. Очень красивый и очень грубо построенный цирк без крыши. Какое-то народное по характеру здание. Хорошие люди сидели на цементных сиденьях. Тем, которые боялись простудиться, продавали за десять центов матрацные подушечки. Играл большой оркестр из мальчиков, одетых в серые штаны с белыми лампасами. В программе было четыре быка, которых должны были убить две девушки-торреро. Быков убивали плохо, долго. Первая торреадорша колола своего быка несколько раз и ничего не могла сделать. Бык устал, она тоже выбилась из сил. Наконец быка зарезали маленьким кинжалом. Девушка-торреро заплакала от досады и стыда.

... С другими быками тоже дело шло плохо. Но особенно подлое зрелище было издевательство над четвертым. Это был шуточный номер. Матадор и его товарищи были одеты в дурацкие цирковые костюмы, делали всякие клоунские глупости и от этого все сделалось еще унизительнее и страшнее. Раз в жизни это можно посмотреть, но здесь нет никакого спорта. Бык не хочет бороться. Он хочет назад, в свой хлев. Его нужно ужасно мучить, чтоб он разозлился...

Между прочим, я, кажется, забыл тебе написать, почему мы не были в Канаде, когда ехали из Нью-Йорка в Детройт. Мы побоялись, что наша американская виза потеряет силу, если мы покинем территорию Соединенных Штатов. Но тут мы точно разузнали, что этого не случится, и посмотрели еще один народ у себя дома..."(41).

Придирчивому латиноамериканисту есть в чем упрекнуть великую пару. И в том, что в штатах Калифорния и Нью-Мексико индейцы-пуэбло названы "краснокожими братьями" героев Майн Рида и Густава Эмара, а католический священник "падре" наречен протестантским "патером". И за архаичную орфографию - "Мигуэль", "Хуарец", хотя именно так выражались Пушкин и Лермонтов. И даже за два "р" в слове "тореро" (хотя только в письмах), и за кажущееся некоторым отсутствие политкорректности - обилие попрошаек и праздношатающихся, нахальных нищих "с грязными вдохновленными лицами пророков"(42), неприятие пищи и запахов. Словом - не чтиво, долженствующее убедить мексиканцев в том, что им следовало как можно быстрее исправить ошибку и восстановить отношения с советской державой - светочем идей дружбы между народами.

И, о ужас, советские писатели посмели сравнивать США с Мексикой не в пользу последней. Итог впечатлений: "...стоило нам только один день пробыть в Мексике, как мы снова по достоинству оценили все материальные достижения Соединенных Штатов(43). И хотя под пером писателей достижения в основном ограничивались сферой сервиса, одна эта фраза казалась крамольной в годы жизни Ильфа и Петрова. Не удивительно, что на "Одноэтажную Америку" обрушилась критика партийной пропаганды.

"МЫ ТАК И НЕ СОВЕРШИЛИ ЭТОГО ТРОПИЧЕСКОГО РЕЙСА"

Интересна история несостоявшейся поездки Ильфа и Петрова на Кубу и Ямайку. Рассказывая о первых днях путешествия в США и интенсивных встречах в Нью-Йорке, они писали: "Один наш новый нью-йоркский приятель предложил нам однажды поехать на пароходе фруктовой компании на Кубу, Ямайку и в Колумбию (в дальнейшем последняя страна не упоминается. - К.Х.). Он сказал, что поехать можно будет бесплатно, да еще мы будем сидеть за одним столом с капитаном. Бoльших почестей на море не воздают. Конечно, мы согласились.

- Очень хорошо, - сказал наш приятель. - Поезжайте вы в свое автомобильное путешествие, а когда вернетесь - позвоните мне. Все будет сделано.

На обратном пути из Калифорнии в Нью-Йорк мы почти ежедневно вспоминали об этом обещании. В конце концов оно ведь было дано за коктейлем... Наконец, из города Сан-Антонио, Техас, мы послали напоминающую телеграмму. И быстро получили ответ. Он был даже немножко обидчивым: "Ваш тропический рейс давно устроен".

Мы так и не совершили этого тропического рейса - не было времени. Но воспоминание об американской точности и умении американцев держать свое слово до сих пор утешает нас, когда мы начинаем терзаться мыслью, что упустили случай побывать в Южной Америке"(44). Не мудрено удивление писателей, которые на протяжении своей творческой жизни бичевали неистребимые при всех режимах пороки родной бюрократической машины и такое свойство большинства населения, как неумение держать слово.

На страницах "Одноэтажной Америки" упоминания о "тропическом рейсе" больше не встречается. Об этом - в письмах. Из Нью-Йорка Петров сообщал В.Л.Катаевой в ноябре 1935 г.: "В январе мы на двенадцать-четырнадцать дней, вероятно, поедем в тропики (в Кубу и Ямайку) на банановом пароходе. Потом снова вернемся в Нью-Йорк и тогда уже поедем домой"(45).

Как обычно, у Ильфа деталей больше. 10 декабря он писал из Голливуда: "Здесь я пробуду дней шесть, как видно. Потом по мексиканской границе мы проедем в черные штаты и возвратимся в Нью-Йорк к десятому января. Поездка на Кубу и Ямайку заключается в следующем: компания, торгующая бананами, "Юнайтед Фрут" перевозит их на своих собственных пароходах. Их сто штук, и они называются "Великий белый флот". Один наш новый американский друг занимает в этой компании какой-то пост и предложил нам эту поездку. Если он не просто сболтнул, то по возвращении в Нью-Йорк мы поедем. Это должно занять еще двенадцать дней"(46).

Надежда совершить "тропический рейс" сохранялась до последних дней путешествия по США. Изменился способ передвижения. 29 декабря Петров писал жене из пограничного с Мексикой Эль-Пасо: "... Завтра утром едем в Сан-Антонио, затем в Нью-Орлеан. Дальше немного изменим маршрут - поедем во Флориду, до Миами и даже дальше - в Ки Вест (посмотри на карте). Оттуда, если получим визу, переедем на пароме с автомобилем в Гавану (остров Куба), покатаемся там два дня и - домой - в Нью-Йорк. Будем там 17-20 января. Зато пароходное путешествие на Кубу и Ямайку отпадает, и мы сразу же выедем в Европу..."(47). Для писателей Нью-Йорк - уже дом.

5 января нового, 1936 г. Петров писал из Пенсаколы (штат Флорида): "Нам уже все известно. Мы уже знаем об Америке столько, что большего путешественник узнать не может. Домой! Домой! Сейчас не знаем, что делать - предстоит райское и к тому же бесплатное путешествие в тропики. Двенадцать дней мы сможем отдыхать от беспрерывной двухмесячной езды и работать. Мы можем увидеть Ямайку - один из самых красивых уголков на земле. И вот колеблемся - ехать или не ехать. Ведь знаем, что все нас будут ругать последними дураками и сами мы себя будем ругать, если не поедем; но вот не можем решить. Ум хочет в тропики, а душа - в Москву, в Нащокинский, кривой и грязный переулок!"(48).

Ответ на вопрос, почему так и не состоялась поездка в "Южную Америку" - на Кубу и Ямайку - содержится в датированном 12 января 1936 г. письме Петрова из Нью-Йорка: "Оба мы зверски устали. В особенности Ильф. От поездки в тропическое путешествие решили вовсе отказаться. Хотя оно и заманчиво, но тоска по дому перевесила"(49). Позади 16 тыс. км в автомашине, и писатели, действительно, измотались. Но дело не столько в усталости и ностальгии, сколько в давшем о себе знать смертельном недуге Ильфа. Оговорка о зверской усталости, в особенности Ильфа - деликатность по отношению к другу даже в письме своей жене. Пройдет немного времени, и Петров первым узнает о кровохаркании, а через год с небольшим Ильфа не станет. Пройдет еще пять лет - такова разница в возрасте более младшего Петрова - и он погибнет в кабине самолета по пути из осажденного немцами Севастополя.

Что потеряли миллионы поклонников Ильфа и Петрова от их несостоявшейся поездки на Кубу и Ямайку? Надо полагать - много. Но не будем преувеличивать результат краткого туристского вояжа с преимущественным обзором местности и ее населения из автомашины. Тому свидетельство - путевой очерк "День в Мексике". Конечно много зависело бы от избранного писателями жанра. За несколько лет до посещения Мексики они совершили поездку в греческую столицу. Результат - "День в Афинах", названный писателями очерком, хотя это - высокохудожественный рассказ, в нем достопримечательности затмил назойливый Павлидис - своего рода "сын лейтенанта Шмидта" в греческом исполнении.

Кто знает, разочаровали бы или нет ранимых латиноамериканистов путевые очерки о двух карибских островах. Возможно, их авторы узнали бы "что-то похожее на Молдаванку" (как в Мексике!), а "добрых", в устах Бендера, мулатов наделили бы менее лестными для них характеристиками. К тому же Ямайка пребывала в колониальной зависимости, а на Кубе незадолго до намечавшейся поездки туда Ильфа и Петрова сержант Батиста совершил путч.

Скорее всего, шедевр не родился бы и вот по какой причине. Возвращение Ильфа и Петрова в Москву из заокеанской поездки совпало с набиравшей обороты кампанией массовых репрессий. Сгинули многие их друзья-писатели и журналисты. Возможно, смерть Ильфа спасла Петрова, каждого из них уже давно воспринимали как часть единого организма, именовали Ильфпетров.

Воцарились порядки, исключавшие жанр сатиры. Если речь, конечно, не шла о "врагах народа" и "поджигателях войны". Высшие партийно-государственные инстанции, как это было ранее с "Одноэтажной Америкой", инспирировали погромную критику великой дилогии, запрет ее публикации на протяжении многих лет. Но из уст в уста передавались по надлежащему поводу крылатые слова Ильфа и Петрова, изречения их главного персонажа. Мы же, читатели "ЛА", можем гордиться: Остап Бендер с его хрустальной мечтой о Рио-де-Жанейро и истовым исполнением аргентинского танго стал первым в России стихийным, недипломированным латиноамериканистом.

ПРИМЕЧАНИЯ

1 И.И л ь ф, Е.П е т р о в. Собрание сочинений, т 1. М., 1961, с. 29.
2 Там же, с. 205.
3 Там же, с. 333.
4 Там же, c 139.
5 И.И л ь ф, Е.П е т р о в. Указ. соч., т 2, с. 11, 13, 14.
6 Там же, с 30.
7 Малая советская энциклопедия, т. 7. М., 1930, с. 350-351.
8 И.И л ь ф, Е.П е т р о в. Указ. соч., т 2, с. 30.
9 Там же, с. 32, 34.
10 Там же, с. 31.
11 Там же, с. 89.
12 Там же, с. 256.
13 Там же, с. 276.
14 Там же, с. 309.
15 Там же, с. 81.
16 Там же, с. 239, 231-234, 250-251.
17 Там же, с. 350, 371.
18 Там же, с. 380, 382-383.
19 И.И л ь ф, Е.П е т р о в. Указ. соч., т 5, с. 525-597.
20 И.И л ь ф, Е.П е т р о в. Указ. соч., т 1, с. 156-157.
21 И.И л ь ф, Е.П е т р о в. Указ. соч., т 5, с. 47.
22 Там же, с. 402.
23 И.И л ь ф, Е.П е т р о в. Указ. соч., т 1, с. 457.
24 И.И л ь ф, Е.П е т р о в. Указ. соч., т 2, с. 214.
25 И.И л ь ф, Е.П е т р о в. Указ. соч., т 1, с. 316.
26 И.И л ь ф, Е.П е т р о в. Указ. соч., т 2, с. 331.
27 И.И л ь ф, Е.П е т р о в. Указ. соч., т 5, с. 234-235, 254.
28 И.И л ь ф, Е.П е т р о в. Указ. соч., т 2, с. 184-185.
29 И.И л ь ф, Е.П е т р о в. Указ. соч., т 5, с. 180.
30 И.И л ь ф, Е.П е т р о в. Указ. соч., т 1, с. 37, 43.
31 Там же, с. 216, 220.
32 И.И л ь ф, Е.П е т р о в. Указ. соч., т 4, с. 438, 59, 440.
33 Там же, с. 288.
34 Е.П е т р о в. Мой друг Ильф. Составление и комментарии А.И.Ильф. М., 2001, c. 275.
35 И.И л ь ф, Е.П е т р о в. Указ. соч., т 3, с. 73-82.
36 И.И л ь ф, Е.П е т р о в. Указ. соч., т 4, с. 353-354.
37 Там же, с. 373.
38 Там же, с. 193-194.
39 Там же, с. 386.
40 Там же, с. 573-574.
41 Там же, с. 563-564.
42 Там же, с. 389.
43 Там же, c. 394.
44 Там же, c. 59-60.
45 Там же, с. 570.
46 Там же, с. 557.
47 Там же, с. 574.
48 Там же, с. 575.
49 Там же, с. 576.