НАШИ СООТЕЧЕСТВЕННИКИ ЗА РУБЕЖОМ

Б.Ф. Мартынов

Повесть о генерале Беляеве

Среди тысяч и тысяч покинувших Россию в послереволюционный период эмигрантов "первой волны" были талантливые военные, специалисты во многих отраслях знаний. Испытав позор и горечь поражения в своем отечестве, они стали гордостью новой родины. Для некоторых из них такой стал Богом забытый Парагвай. В конце 2005 г. "Военное издательство" выпускает книгу Б.Ф.МАРТЫНОВА "Русский Парагвай", рассказывающую именно о таком человеке - бывшем генерале русской армии, ученом-индеанисте Иване Тимофеевиче Беляеве. Здесь мы публикуем один из отрывков рукописи.

В феврале 1924 г. на улицах Буэнос-Айреса можно было встретить европейца, в кармане которого лежало удостоверение личности на имя Ивана Тимофеевича Беляева. Власти Аргентины разрешили русскому генералу пребывание в стране, но не позволили "заниматься трудовой деятельностью и получать за это заработную плату". Поселился он с женой Александрой Александровной не в одном из фешенебельных отелей аргентинской столицы, а в "эмигрантском доме" - общежитии для всех отверженных из потрепанной войной и революциями Европы. Иммигранты надеялись найти пристанище во вполне еще благополучной южноамериканской стране.

Но Иван Тимофеевич был далек от мысли о собственном благе, он и не мечтал о получении аргентинского гражданства. А мечтал он собрать в Южной Америке тех, кто хотел оставаться русским, кому дорога была честь России.

Казалось, Аргентина идеально подходила для реализации идеи "патриотической иммиграции", как сформулировал ее Беляев. Прекрасный климат, пло-дородные земли, хорошо налаженный быт по типу европейского и - главное! - благоприятная социальная среда, как губка, впитывавшая культуру, традиции, религии других народов.

В начале ХХ в. Аргентина была второй после США страной, куда направлялся поток эмигрантов из России. В 1876 г., после принятия закона, поощрявшего иммиграцию, в Аргентине появились первые переселенцы. Они получали в собственность землю, работу, органично вливались в интернациональное население страны.

Первый православный храм в Буэнос-Айресе был освящен 14 июня 1888 г. Деньги на строительство второго собора - 5 тыс. рублей - пожертвовал император Николай II из своих личных средств. Настоятелем этого собора стал протоиерей отец Константин Изразцов, человек, известный своей заботой о русских эмигрантах и их семьях в Аргентине, Бразилии и Парагвае. Но к 1923 г. крепкая русская колония в Аргентине уже не желала принимать тысячи бывших соотечественников.

"Здесь все живут своей жизнью. Каждый сам за себя", - писал Иван Тимофеевич спустя всего месяц после приезда в Буэнос-Айрес. И поэтому Беляевы не стали оставаться в Аргентине. Для реализации своего плана генерал должен был действовать. Цель - Парагвай.

"При первой возможности я разыскал парагвайское посольство, - рассказывал Иван Тимофеевич. Там меня приняли сухо. Сказали: в стране революция, надо ждать приезда военного агента. Но вот в газетах появилось сведение об окончании смуты в Парагвае и приезде в Аргентину бывшего президента Гондры и военного агента Санчеса. Оба приняли меня с распростертыми объятиями. Гондра горячо приветствовал мое желание открыть русским возможность устроиться в его стране, однако добавил: страна обнищала, рассчитывать на крупное вознаграждение не приходится.

Беляев стал готовиться к отъезду. Брат Николай прислал из Лондона 100 фунтов на дорогу. Иван Тимофеевич распрощался со своими аргентинскими друзьями и сел на пароход "Берна", ходивший вверх по реке.

Беляев не считал, что военное поражение Белой армии - это конец истории страны. Россия перемогла и татарское иго, и польско-литовскую интервенцию, сумев возродиться. Пока под пеплом пожарищ теплился национальный дух, пока оставались подвижники, готовые жертвовать собой, жила надежда. Значит, надо собрать всех, кто оставался верен российскому знамени, постараться сохранить и укрепить православную веру, русскую культуру, язык, традиции и мораль, надо создать резерв патриотичных, умных и достойных людей для возрождения России, когда большевики будут вынуждены уйти от власти.

В отличие от руководителей "Русского общевоинского союза" (РОВС), созданного в 1924 г. генералом Врангелем, Беляев не поддерживал идею вооруженного свержения большевизма в России. Он не рассчитывал на скорое падение советского режима, скорее всего, он даже не верил, что белоэмигрантам удастся вернуться на родину. Одно он знал точно: "нужно сделать все, чтобы сохранить и воспроизвести генофонд нации, чтобы дети или пусть внуки тех, кто сражался против большевизма, смогли вернуться в Россию, но не как мстители, а как мудрые советники, строители и новаторы". В этом и заключалась беляевская идея "Русского очага", обращенная в будущее. Он предлагал терпеливо и настойчиво даже не воспитывать, нет, а "выпестовать особую аристократию духа, которая единственная способна и достойна управлять великой страной".

Подходил ли далекий безвестный Парагвай для создания колонии подобного рода? Вероятно. Вдали от центров мировых политических и экономических бурь он не сулил скорого материального обогащения, но предлагал обширные неосвоенные земли и готов был оказывать посильное содействие иммигрантам. Может, так и думал наш герой в то время, как нос "Берны" все увереннее забирал в сторону асунсьонского причала.

8 марта 1924 г. никто не встречал русского генерала в парагвайской столице, но где-то там, на небесах, путь его отныне был определен: Ивану Тимофеевичу предстояли великие труды на его второй родине.

Асунсьон с первого взгляда понравился Беляеву, вызвал четкие пророссийские ассоциации. Вокзал показался удивительно похожим на Царскосельский, а сама парагвайская столица уж очень напоминала российский уездный город, что-то вроде Владикавказа. Уклад жизни тоже, как показалось Беляеву, напоминал российский: "Та же патриархальность, радушие к иностранцам, жизнь без претензий на европейские достижения, но полная своеобразных прелестей и вполне сочная...

В Асунсьоне было всего пять автомобилей - машина президента, авто военного министра и три таксомотора. Самые крупные здания - дворец, кабильдо - городская управа - и трибунал. Солдаты и полиция форменные ботинки носили в руках и надевали по случаю. Барышни наряжались в туфли в центре города, где были мощеные улицы. Трамваи и электрическое освещение уже существовали, но в самом центре города все еще имелся огромный базар, заваленный фруктами, пататой, мандиокой. На улице Пальмас поблескивали витрины нескольких хороших магазинов, а рядом безногие нищие играли в орла и решку. Весь город утопал в садах. Жизнь была удивительно дешева и спокойна, жители улыбчивы и добродушны. Парагвайское песо соответствовало пяти копейкам царской чеканки. Хорошая квартира стоила 400-600 песо. Прислугу можно было нанять за 500 песо в месяц".

При таком раскладе преподавателю Военной школы, получавшему до 5 тыс. песо в месяц, жаловаться на жизнь не приходилось. В Военной школе, расположенной в самом центре Асунсьона, генерал Беляев начал преподавать фортификацию и французский язык. Отношения с начальством складывались как нельзя лучше. Что ж, добрались - тихая гавань.

Но настрой у Ивана Тимофеевича был другим: "Неудержимый порыв влек меня к тем индейцам, которых я знал еще с детства, прочитав все о них, вплоть до библиотеки Императорского географического общества и Академии наук". Однако он постоянно помнил и о своей великой задаче: найти то место, "где бы все святое, что создавала вечная и святая Русь, могло сохраниться, как в ковчеге во время потопа, до лучших времен".

Случилось так, что Беляеву не пришлось разрываться между стремлением изучать жизнь индейцев и осуществлением замысла создания "Русского очага". Парагвайское правительство оказалось кровно заинтересованным в планах генерала.

Июньской ночью 1924 г. Беляева вызвал к себе военный министр и от имени президента страны доктора Айалы предложил генералу пригласить в Парагвай русских специалистов - путейцев, конструкторов, геодезистов. Правительство обещало организовать их массовую переброску. Русским гарантировались хорошие оклады и все права парагвайских граждан. От Беляева требовалось "совсем немного": организовать и осуществить ряд экспедиций в Чако-Бореаль - труднодоступную область Южноамериканского континента размером в пол-Франции. На картах того времени Чако обозначалось "Пустое пространство". Министр не скрывал: Парагваю необходимо как можно скорее освоить эту территорию - назревало военное столкновение с Боливией.

Беляева переполняли эмоции. Как военный он не мог не выполнить приказ, как ученый радовался предстоящей встрече с индейцами, еще не испорченными цивилизацией, как патриот России был благодарен парагвайцам за готовность содействовать плану "патриотической иммиграции". Но масштаб задуманной операции, ее трудность и максимально сжатые сроки повергали в трепет. Как освоить территорию, если за последние 400 лет этого не удавалось ни испанским конкистадорам, ни европейским авантюристам, ни парагвайским президентам? Здесь было о чем подумать...

Ну, что же. Перевернем сразу несколько страниц жизни генерала Беляева в Парагвае, чтобы рассказать о событиях, которые стали для страны судьбоносными.

К концу 1930 г. генерал "онорис кауза" парагвайской армии, ответственный сотрудник генерального штаба, дон Хуан Белайефф совершил 12 экспедиций в Чако-Бореаль. В результате были документально и фактически закреплены за Парагваем спорные территории, обнаружены потайные индейские тропы, затерянные в пустыне лагуны, колодцы и становища. Но самое главное - были установлены доверительные отношения с индейцами, многие из которых впервые увидели белых людей. В племени чимакоков Беляева уже считали своим и прозвали гордым именем "Алебук" - "Сильная Рука".

Бок о бок с парагвайцами, многие из которых почитали за честь идти в Чако вместе с русским генералом, шли теперь и бывшие русские офицеры, приехавшие в Парагвай по его приглашению. В отчетах об экспедициях, регулярно представлявшихся Беляевым в министерство обороны и генеральный штаб, чаще других упоминались братья Оранжереевы - Игорь и Леон и Василий Орефьев-Серебряков.

Но главная экспедиция была впереди. Все произошло, как это, впрочем, часто бывает, неожиданно. В декабре 1930 г. военный министр вручил Беляеву письмо следующего содержания: "Алебук! Десять боливийцев на мулах прошли знак вблизи Питиантуты, которую ты поручил охранять. Если ты не придешь немедленно, Питиантута попадет в их руки. Сержант Тувига - вождь чимакоков".

Что такое Питиантута? По рассказам индейцев, это огромный резервуар пресной воды в самом сердце Чако. Легендарное место, куда еще не удавалось добраться ни боливийцам, ни парагвайцам. Открыть его и нанести на карту значило бы достойно завершить работу по картографической съемке всего района. И тогда можно было бы спокойно садиться за стол переговоров с Боливией. А вот захват Питиантуты боливийцами грозил Парагваю серьезными неприятностями. "Питиантута - центр всех невидимых индейских коммуникаций в направлении тыла противника, а также и наших, - записал в своем дневнике Беляев. - Оттуда можно было выйти на железную дорогу Касадо, на 153-й километр, отрезав, таким образом, все наши гарнизоны, прикрывающие селения, и выйти прямо на берега реки Парагвай...".

Так началась самая продолжительная и самая трудная экспедиция генерала Беляева в Чако-Бореаль. Главной целью ее было поиск места для строительства укрепления, которое могло бы прикрыть подходы к Питиантуте. За группой Беляева из фортина "Хенераль Диас" должен был идти отряд солдат.

"Кроме револьверов, - рассказывал Иван Тимофеевич, - у нас были карабины и четыре винтовки для сопровождавших нас индейцев-проводников. Боеприпасов было в обрез. Багаж состоял из четырех чемоданов, двух бурдюков для воды, ящиков с провизией и боеприпасами. В мою группу кроме троих парагвайцев и троих проводников входили Василий Орефьев-Серебряков и Александр фон Экштейн".

В августе 1994 г. в своей небольшой квартире в Асунсьоне господин фон Экштейн с поразительной для 90-лет-него старика энергией рассказывал мне историю своей непростой жизни.

"Почему мы пошли в Чако? Боливийцы, как только находили там воду, сразу основывали свой фортин. Ничего себе "мирное проникновение"! Так они скоро добрались бы и сюда. Все знали об этом, но карт, необходимых, чтобы освоить этот район, не было. В Чако индейцы воевали между собой. Беляев примирил их, ходил с ними во всякие неизведанные места. Он-то и подготовил все карты Чако.

Однажды чимакоки сказали ему, что где-то на севере есть большое озеро. По приказу властей мы сразу же снарядили экспедицию. Зачем она была нужна? На севере уже находились боливийцы, но о Питиантуте они толком еще ничего и не знали. После того, как на озере побывали мы с Беляевым, боливийцы только через год смогли обнаружить его с самолета. Но там уже были наши солдаты. Открытие Питиантуты было чрезвычайно важным...

Сначала мы плыли на пароходе. Как хорошо, что я захватил фотоаппарат! Теперь эти снимки - история. Вот, смотрите, это Беляев снимал нас с Серебряковым. Серебряков - такой молодец! Донской казак. В Парагвае какое-то время работал инженером. Прекрасно пел. И погиб, как герой...

Добравшись до Пуэрто-Касадо, мы проехали по узкоколейке до сто сорок пятого километра. Потом по насыпи прошли еще восемь километров, а оттуда взяли прямиком на северо-запад. Впереди густой стеной стоял тропический лес. Начиналось неизведанное...".

Первая ночь в сельве запомнилась навсегда. Звезды над головой казались такими близкими, протяни руку и дотронешься. Жизнь в лесу не замирала ни на мгновение: крики дневных птиц - попугаев, туканов и всякой прочей мелочи ночью сменялись уханьем филинов и сов, стрекотанием невидимых насекомых. Иногда черный бархат ночи разрывали зеленые огоньки чьих-то глаз. И все время в напоенной запахами растений темноте леса что-то двигалось, ползало, шуршало. Поначалу заснуть было невозможно. В непроглядной тьме трудно было разглядеть даже кончик собственного носа. Индейцы- проводники ориентировались по запахам и звукам, а европейцы были совершенно беспомощными перед лицом дикой природы. Наутро все повторялось - лес, рубка, жажда.

Вечерами под тропическими звездами звучали русские песни, арии из опер - на них Серебряков был большой мастер. Однажды он повесил свой гамак с москитеро немного в стороне. Его предупредили: "Осторожно, капитан, здесь могут быть тигры". Он отмахнулся: Какие там еще тигры! Наутро всех разбудил его крик: Смотрите! Земля вокруг гамака была покрыта путаной вязью следов крупного ягуара. То ли Серебряков так крепко спал, что не почувствовал зверя, то ли не посмел шевельнуться, когда увидел его. Но ягуар не напал...

Приключений было много. Однажды ночью проснулись от криков индейцев, которые спешно поджигали кусты вокруг лагеря. В отсветах пламени из глубины сельвы надвигался огромный черный ковер. Противный несмолкающий звук, который издавал этот живой ковер, напоминал чавканье исполинской свиньи. Это были гигантские тропические муравьи, мигрировавшие в поисках пропитания. Они сметали все на своем пути. Индейцы услышали их приближение за сотни метров, и только это избавило людей от страшной смерти. Несколько часов провела группа за огненной завесой. Когда муравьи наконец отступили, от костра оставались только тлеющие головешки...

Через месяц борьбы с дикой сельвой скудные запасы экспедиции были уже на исходе. Закончились спички - теперь огонь приходилось добывать с помощью увеличительного стекла. Дебри сменились редколесной саванной, но идти не стало легче. Брели по пояс в густой траве, кишевшей змеями. Однажды на одну из них чуть было не наступил лейтенант Сагиер. Это было крайне опасно. Серебряков как-то подстрелил метрового темно-коричневого каскабеля с погремушками на хвосте, Сагиер сразу же отрубил змеиную голову и закопал глубоко в землю - яд даже мертвого каскабеля смертельно опасен, а приходилось думать о солдатах, которые должны были идти следом.

Никому еще не доводилось проникать так далеко вглубь тех неизведанных мест. Все больше опасений возникало по поводу морос - воинственного племени, кочующего в районе Питиантуты.

Беляев рассказывал, что в 1920-х годах в сельве происходили жестокие стычки между местными индейцами и пришлыми невесть откуда морос, которые, по слухам, были каннибалами. Мирные макка и чимакоки были перебиты, оставшиеся в живых бежали и с тех пор панически боялись этих морос...

К концу февраля у экспедиции оставалось по два килограмма сухого мяса и муки, парагвайский чай йерба-мате, восемь килограммов сахара, пакет какао, десять банок сгущенки и сто двадцать галет, а от Питиантуты ее отделяла горная цепь шириной в 20 км. Надеялись на охоту и счастливый случай. Но охотиться можно было лишь вблизи небольших и редких источников воды. Все чаще в пищу шли молодые побеги пальм, напоминавшие по вкусу капустные кочерыжки - пища здоровая, но удручающе однообразная.

Как-то набрели на одиноко стоявшее кебрачо, в дупле которого нашли дикий мед. Но счастливая находка обернулась для Александра фон Экштейна большими неприятностями. Вот уже полтора месяца он не брился и отпустил бороду. Мед ел руками, торопясь. Очень скоро борода, затвердев, словно камень, превратилась в "аэродром" для мух и пчел со всей округи. К счастью, через пару дней экспедиция вышла к небольшому озерцу, куда несчастный любитель меда, не раздумывая, бросился первым.

Но и на этом его испытания не закончились. Однажды на рассвете послышались крики и грохот барабанов. Беляевцы схватились за ружья и приготовились к обороне. Но скоро генерал всех успокоил: это были его старые друзья чимакоки во главе с касиком Шиди. Их было человек 20. Казалось, ожили страницы романов Фенимора Купера: обнаженные до пояса, обильно раскрашенные и оперенные, с луками и стрелами, индейцы, как дети, радовались встрече, а Шиди тотчас бросился обнимать Алебука. Чимакоки решили сопровождать экспедицию. Среди этой веселой публики было несколько молодых девушек...

Ее звали Киане. Было ей лет 16. Ее необыкновенные черные глаза буквально пронзили молодого фон Экштейна. Вечером он присел у костра рядом с Киане и понял, что стал ей небезразличен.

"Это была чистая любовь, - вспоминал Александр Георгиевич на склоне дней. - Она была прекрасна! Мы смотрели в ночное небо, любовались луной, медленно ползущей по верхушкам пальм, слушали уханье филинов и хохот птицы чаха - хранительницы вод. А когда в глубине сельвы раздавался вдруг рык голодного ягуара, Киане прижималась ко мне всем своим смуглым телом, и я чувствовал, как трепещет ее сердце!".

Но уже через две недели влюбленным пришлось расстаться. Произошло это неожиданно. С помощью верных чимакоков экспедиция стала двигаться быстрее и вскоре достигла лагуны Орнамета - до Питиантуты оставалось лишь несколько дней пути. Однако Беляева все больше беспокоило здоровье Серебрякова - у него обнаружились первые признаки цынги. Да и чимакоки уже не выказывали былого рвения. Чем ближе к Питиантуте, тем вероятнее была встреча с кровожадными морос. И Беляев принял решение в духе полярных путешественников: отпустить основной отряд обратно, а малыми силами совершить бросок к Питиантуте.

Остались шестеро: Беляев, фон Экштейн и четверо самых смелых индейцев. Остальные во главе с лейтенантом Сагиером отправлялись назад. Уходили верные чимакоки. Уходила и Киане. "Ичико (Молодой воин), - сказала она на прощанье, - я хочу, чтобы ты пришел к нам в племя. Я всегда буду ждать тебя". Александр долго смотрел вслед уходившим и поклялся обязательно найти свою Киане...

Начался самый трудный отрезок пути. У Питиантуты экспедиция вошла в опутанный лианами и ощетинившийся колючками лес. Теперь от индейцев больше, чем от оружия и даже продовольствия, зависел успех всего дела.

В середине марта люди ощутили близость большой воды. Впереди шел фон Экштейн с мачете в руке, за ним индейцы вели под уздцы груженных мулов. Продравшись сквозь чащобу, люди оказались на берегу большого озера. Вот она - долгожданная и таинственная Питиантута! Она показалась им раем после дикой сельвы. Несколько минут первопроходцы стояли в оцепенении. Какая красота! Сколько свободной воды! Сфотографировались на берегу озера и сразу же отправились на охоту. Выстрел - первый в этих местах, и тысячи разом взлетевших птиц на несколько секунд закрыли солнце. Грандиозно...

Искупавшись, утолив жажду и напоив мулов, беляевцы устроили на берегу лагерь, неподалеку от древнего индейского колодца.

На следующий день Беляев с Экштейном занимались картографической съемкой. Их сопровождал Шиди. Озеро имело протяженность пять километров в длину с востока на запад и два километра в ширину. Подземные ключи, питавшие Питиантуту, были обнаружены на восточном берегу.

Передвигаясь по берегу, Беляев и Шиди для ориентировки развешивали на деревьях заранее припасенные бусы и кусочки зеркал. А когда возвращались, то на ветках ничего не было. Значит, морос идут по пятам! Но нужно было идти вперед и завершить дело, ради которого исследователи с таким трудом сюда добрались.

Индейцы забеспокоились, стали ожесточенно спорить. Даже касик Шиди не мог их успокоить. Беляев сказал: индейцы не хотят идти дальше, они боятся морос.

И тут генерал продемонстрировал свое недюжинное знание психологии. Он молча взял мачете и стал прорубать дорогу в сельве. Экштейн, подхватив под уздцы двух мулов, последовал за ним. Потоптавшись в нерешительности, индейцы все же потянулись следом. Оставаться наедине с морос без белых людей и их винтовок им явно не хотелось...

Составив карту местности и наметив место для строительства укрепления, экспедиция покинула Питиантуту. Что могла противопоставить своим свирепым противникам, умевшим буквально растворяться в "зеленом аду", горстка людей - только отчаянную храбрость. Ведь никто не был застрахован от меткой, пущенной из зарослей отравленной стрелы.

Обратная дорога оказалась длиннее и труднее. Чтобы сбить морос со следа, решили не возвращаться по старому пути, а проложить новый, чуть севернее, и выйти к фортину "Баия-Негра". Двигались быстро, не огибая попадавшиеся на пути мелкие речушки и ручьи, а переходя их вброд. Однако бусы, которые продолжал развешивать на деревьях Беляев, регулярно исчезали. Морос "конвоировали" экспедицию. Казалось, они лишь выбирают момент для нападения. Поэтому всякий раз перед ночевкой беляевцы сооружали своеобразную "систему оповещения": обвязывали на уровне колена все окружавшие лагерь деревья и кусты веревками, одеждой и конской упряжью и подвязывали к этой незамысловатой паутине все, что могло греметь, - миски, ложки, банки из-под консервов. Надежды на эту "систему" было маловато, но все же...

К постоянному психологическому напряжению похода добавилась еще одна трудность - с наступлением темноты стала резко падать температура. Опустившись в изнеможении у костра, когда удавалось его разжечь, можно было согреть только грудь и руки, спина же продолжала мерзнуть из-за ужасной влажности в сельве.

Скоро пришлось забыть о всякой брезгливости. Ели изредка попадавшихся броненосцев, ящериц и лягушек. Жесткое мясо однажды подстреленных цапель распределили на несколько дней. Как-то индейцы сообща поймали огромного удава. Есть его мясо сырым Беляев и Экштейн отказались. Но даже в поджаренном виде змея вызывала у них отвращение.

В маленьком отряде между белыми и индейцами установилось полное доверие. Подчеркнуто уважительное отношение Беляева к индейцам, хорошее знание их традиций и привычек, выказанная им незаурядная сила духа заставляли индейцев немедленно и с радостью выполнять все его приказания.

Через две недели пути от голода и усталости пали лошади. Шли пешком. Однажды Беляев, споткнувшись о корень дерева, упал и повредил ногу. Александр фон Экштейн подставил было ему свое плечо, но генерал от помощи отказался - показать свою немощь значило уронить авторитет в глазах индейцев. А когда Александр предложил пристрелить одного из мулов, чтобы утолить голод, Иван Тимофеевич сказал ему по-русски: "Индейцы будут против. Они считают мулов своими друзьями, а друзей у них есть не принято. Если мы сделаем это, то рискуем потерять их уважение".

К концу четвертого месяца путешествия все чаще стали наступать моменты, когда разум, казалось, уже отказывается служить. Сельва давила на психику, заставляла думать, что не существует никакого другого мира, кроме этого, и никакого другого цвета, кроме зеленого. Даже небо казалось зеленым! И тогда спасали воспоминания о России, об ее снегах, о блестящем Санкт-Петербурге... Неужели им больше никогда не суждено это увидеть?

Стараясь сбить со следа морос, взяли слишком далеко на север, чем существенно удлинили обратный путь. Одежда на людях давно превратилась в лохмотья, а сами они - в ходячих скелетов. Даже чувство опасности притупилось. Набрели на малое озерцо, кишевшее рыбой, устроили привал и пир, забыв про все предосторожности. На этот раз все обошлось. Зато копченой рыбы хватило потом надолго. Каждый день, взбираясь на пальму, Александр фон Экштейн видел один и тот же однообразный зеленый ковер, лишь изредка вздыбленный холмами, и не малейшего признака реки!

Отчаявшись в своих попытках достичь Баия-Негра, отряд повернул восточнее в надежде скорее добраться до людей. Однажды наткнулись на индейскую тропу и покинутую хижину. Чимакоки сказали: это хижина морос, которые ушли примерно месяц назад.

В начале мая добрались-таки до низких, заболоченных мест, но брести по колено в жидкой грязи измученным людям было уже невмоготу. Генерал Беляев держался из последних сил, однако 56 лет - слишком солидный возраст для таких приключений. Однажды он упал и не смог подняться. Фон Экштейн взвалил его на спину и потащил. Никто при этом не произнес ни слова.

Последние дни и ночи пути стали настоящим адом. Давно кончился мате, пили растворенные в кипятке мелко измельченные пальмовые листья. Потом, когда вода была уже повсюду, стало невозможно развести костер. Две ночи подряд провели сидя верхом на громадных термитниках - "тукуру". Было жутко холодно, накрапывал дождь. Сидеть на остроконечных термитниках было неудобно, приходилось все время балансировать, чтобы не свалиться в воду, поэтому о том, чтобы уснуть, не было и речи. И только близость реки, а значит и жилья, заставляла держаться...

"Мы шли вперед уже тупо и неосознанно, - рассказывал фон Экштейн, - понимая, что в нашем положении все же лучше идти, чем лежать. Впереди брел Гарига, глубокие следы, которые он оставлял в грязи, немедленно затягивались зеленой жижей. И вдруг в мерном чавканье наших ног краем уха я уловил какой-то давно знакомый, но ставший уже непривычным звук. Прислушался. Это был лай собаки! Там люди! Там тепло!".

Беляев выхватил свой маузер и выстрелил в воздух. Через несколько секунд, показавшихся вечностью, прозвучал ответный выстрел. Все. Дошли.

Парагвайский патруль, встретивший в лесу подозрительных заросших оборванцев, поначалу не выпускал из рук оружия - мало ли что? Потом солдаты долго не могли взять в толк, что это участники "потерянной" экспедиции: в аргентинских газетах прошла информация, что боливийцы нашли в Чако труп генерала Беляева.

В фортине "Хенераль Диас" Беляев и Экштейн наслаждались горячим молоком и жесткими галетами. Надо пройти через лишения, чтобы научиться получать удовольствие от самых обычных вещей. Их верные спутники - индейцы теперь возвращались в племя. Они звали с собой Александра, вспоминая их с Киане роман. "Она ждет тебя", - уверяли они. Да он и сам горел желанием увидеться со своей прекрасной дамой. Но сначала ему предстояло поехать с генералом в Асунсьон для доклада в министерстве.

На следующий день покорители Чако отправились в сопровождении парагвайского сержанта в фортин "Олимпо" на р. Парагвай. Встречать их вышла целая флотилия лодок и каноэ. С них раздавались крики: "Вива эль хенераль Белайефф!", "Вива Русиа!". Было очень трогательно. Их как героев провезли по улицам-каналам этой маленькой парагвайской Венеции, и везде были крики "вива!" и улыбающиеся лица парагвайцев. А духовой оркестр городка исполнил в честь русских парагвайскую польку.

Речи, рукопожатия, представления, поклоны... От дружеских похлопываний по спине в конце дня горели лопатки. В отеле на торжественном обеде Беляев появился в форме парагвайского генерала.

В Пуэрто-Касадо, откуда начиналась экспедиция, Беляев и Экштейн встретили живых и здоровых Орефьева-Серебрякова и лейтенанта Сагиера. В столице генерал сделал доклад министру обороны и получил благодарность. Министр сообщил, что боливийцы объявили награду за голову генерала Беляева - десять тысяч английских фунтов. Об этой экспедиции в Чако-Бореаль много писали газеты...

"Чако перестало быть загадкой, - заявил в своем выступлении на Первом конгрессе Панамериканского института географии и истории в декабре 1932 г. в Рио-де-Жанейро делегат от Парагвая Л.Рамос Хименес. - И это благодаря отважному русскому ученому, которому Парагвай обязан очень многим". Рамос Хименес отметил выдающиеся заслуги Беляева как картографа, биолога и климатолога, впервые составившего комплексное описание целого географического района, особенно высоко он оценил этнографические исследования Ивана Тимофеевича: "постоянный источник информации для всех, кто будет в дальнейшем заниматься историей этого края".

Путешествовавший по Чако в конце 1950-х годов испанский этнограф Э.Хименес Кабальеро нашел в одной из хижин карту племен Чако, собственноручно составленную Беляевым. Она поразила его точностью и информативностью. Но было в ней что-то необычное. "Присмотревшись, - пишет испанец, - я заметил, что латинские буквы очень напоминали кириллицу".