К 100-ЛЕТИЮ СО ДНЯ РОЖДЕНИЯ ПАБЛО НЕРУДЫ

Неруда в литературе и истории

(Окончание. Начало см.: Латинская Америка, 2005, № 1.)

Б.Ю.СУБИЧУС, старший научный сотрудник ИЛА РАН

Умбраль - Неруда - Латамерика

Прежде всего, несколько слов о теме моего выступления. Почему Неруда - понятно: мы отмечаем его юбилей. Почему Латинская Америка - тоже понятно: там, где Неруда, там и Латинская Америка, да и собрались мы в Институте Латинской Америки. Но при чем здесь Умбраль, кто такой и что такое Умбраль, чтобы говорить о нем на встрече, посвященной памяти Пабло Неруды?

Франсиско Умбраль - современный испанский писатель, не из самых молодых; он - представитель поколения 60-х годов. Смею утверждать, что после смерти Камило Хосе Селы в 2002 г., это крупнейший испанский писатель; автор более чем 100 книг, которые пользуются чрезвычайно высоким признанием в Испании и переводятся на важнейшие западные языки, он рассматривается сегодня на родине как весьма вероятный претендент на Нобелевскую премию.

Основой для сравнения этих двух писателей - Неруды и Умбраля - служит некое глубинное внутреннее родство между ними, которое находит свое выражение и в неоднократных высказываниях Умбраля о Неруде, которого он воспринимает именно как латиноамериканца, и в некоторых особенностях творчества Умбраля.

Здесь необходимо отметить, что отношение Умбраля к Латинской Америке, к ее литературе, не совсем типично для испанского писателя. В Испании, как известно, всегда преобладала несколько покровительственная и, вместе с тем, снисходительная оценка латиноамериканской литературы. В нашем случае наиболее яркий пример - отзыв классика испанской поэзии ХХ в. Хуана Рамона Хименеса о Неруде: "Большой плохой поэт"; потом, правда, Х.Р.Хименес откорректировал это свое утверждение, в том смысле, что какой ни есть, а поэт и, видимо, другим латиноамериканский поэт быть не может.

Умбраль, при том, что он проводит четкое различие между культурами Испании и Латинской Америки и даже считает, что они развиваются на двух разных испанских языках, относится к Латинской Америке гораздо более открыто, доброжелательно и объективно, чем многие его соотечественники, что, впрочем, никогда не превращается в восторженную латиноамериканофилию. О некоторых фаворитах современной латиноамериканской литературы он отзывается весьма критически: язвительно (причем, неоднократно) о Х.Л.Борхесе, довольно прохладно о М.Варгасе Льосе. Но вот А.Карпентьера он оценивает чрезвычайно высоко и, поистине, преклоняется перед Г.Гарсиа Маркесом.

Перейдем, однако, к примерам. В своем "Литературном словаре" (а Умбралю принадлежат несколько "словарей", отчасти игровых, пародийных, высмеивающих академический вариант данного жанра, но, в сущности, очень серьезных, увлекательных и полезных для чтения: "Словарь чели", т.е. молодежного жаргона, 1983; "Путеводитель по постмодернизму", 1987; "Литературный словарь", 1995, и др.)... Так вот в последнем из них он пишет: "Три сокрушительных нападения испытала на себе, к вящей для себя пользе, испанская литература со стороны испаноязычной Америки на протяжении последнего века. И эти дерзкие атаки обозначаются именами: Рубен Дарио, Пабло Неруда, Гарсиа Маркес.

Если Рубен отучил наших дедушек и бабушек от громогласных прозаизмов того времени, то Неруда избавил наших родителей от хуанрамоновского целомудрия и стерильного пуризма Валери. И, наконец, в 60-70-е годы, в период исчерпавшего себя, но все еще настырного послевоенного социального реализма в прозе, колумбиец Гарсиа Маркес своими "Ста годами одиночества" настежь распахнул окна современного романа и устроил такой сквозняк, что все занавески взвились в воздух".

И далее, там же: "Я хочу тем самым сказать, что Америка, та Америка, которую мы обучили испанскому языку, неоднократно спасала испанскую литературу от слабосилия.

Более молодые, чем наша, а потому - более любознательные и зоркие, литературы Латинской Америки всегда появлялись вовремя, чтобы подставить нам свое дружеское плечо - словно ангел или как тот архангел по имени Св. Габриэль Гарсиа Маркес - для того, чтобы мы обновили наш путь и пробудились от нашего летаргического сна".

В "Политико-сентиментальном дневнике" (1999) Умбраль пишет: "Неруда, подобно Рубену Дарио в свое время, пришел на помощь испанской поэзии в самый нужный момент. Если Рубен освободил ее от запоздалого неоклассицизма, то Неруда приобщил нашу поэтическую молодежь к сюрреализму, к политике, к универсальным тенденциям мировой жизни".

И, наконец (впрочем, эта мысль высказана раньше, чем предыдущие, но поскольку она особенно важна в контексте нашего разговора, то должна занять ударное, последнее место), Умбраль констатирует в своей знаменитой "Трилогии о Мадриде" (1984), повествующей о его становлении как писателя: "Неруда в поэзии и Кеведо в прозе научили меня свободе".

В оригинале здесь использовано обыденное слово trajeron (me trajeron la libertad), которое в данном контексте обретает целый спектр метафорических значений: принесли, дали свободу или освобождение, показали, что такое свобода и т.д. Мы остановились на этом варианте - "научили" - поскольку в отношении Умбраля к Неруде (и тем более - к Кеведо) отчетливо просматривается момент ученичества, почтительного следования младшего за старшим.

Любой урок усваивается тем более успешно, чем глубже (и если она вообще существует) внутренняя, духовная и душевная связь между учеником и учителем. В данном случае это родство душ совершенно очевидно.

Оба писателя осознают, что центральной проблемой духовной и, вообще, жизни в ХХ в. становится сама жизнь - как отдельного человека, индивида, так и человеческого сообщества в целом; жизнь становится проблемой, жизнь проблематизируется. Не идеология и не политика волнуют в первую очередь Неруду, точнее, волнуют, но как приложения к чему-то более важному. От первой идейно и эстетически самостоятельной книги Неруды "Местожительство - Земля" (1933), проникнутой настроением безысходности и беспомощности перед лицом смерти, разложения и деградации, до во многом итоговой жизнеутверждающей автомбиографии. В "Признаюсь: я жил" поэт сосредоточен на этой проблеме как исходной, порождающей широкий спектр других проблем, настроений, оценок в его творчестве. Выход из трагического состояния, которым отмечена "Местожительство - Земля", поэт находит, прежде всего, в бунтарской, призванной, по мысли ее приверженцев, обновить жизнь и творчество эстетике авангардизма и в идеологии коммунизма, которой, при том, что Неруда сохраняет ей верность до конца жизни, далеко не исчерпывается значение его поэзии.

А вот, что думает обо всем этом Умбраль. (Приведенная ниже мысль высказана по поводу трех наиболее светлых книг Неруды: "Оды простым вещам", 1954; "Новые оды", 1955, и "Третья книга од", 1957, но, вместе с тем, она имеет отношение ко всему творчеству поэта.) "Пабло Неруда, - пишет Умбраль (безусловно, самый большой испаноязычный поэт, наряду с Кеведо), - значим сегодня вовсе не своей политической или романтической, модернистской или авангардистской поэзией (хотя все это достойно внимания), но он важен, прежде всего, как поэт, открывший обыденную повседневность, нелегкую, но вовсе не такую уж загадочную простую жизнь, которая течет себе помаленьку дань за днем.

Что ему свойственно (и чему мы отдаем сегодня должное), что отчетливо проступает в его "простых одах", - это своеобразное светское францисканство, адамическое восторженное открытие самых простых вещей в мире.

Как и его учитель Кеведо, он оказался между живыми и мертвыми, с тем, чтобы в конце концов, остановиться в промежуточном положении (termino medio). И тогда он предался бесхитростным воспоминаниям и обратил свой взор на обычного человека, который трудится и радуется жизни. Ибо жизнь это и есть "промежуточное положение", она, так сказать, есть материализм, но только никакой не исторический, а, скорее, поэтический" ("Политико-сентиментальный словарь").

В этой цитате, если прочесть и понять ее должным образом, т.е. на основе знакомства с творчеством Умбраля, - почти весь Умбраль. И примечательно, что он раскрывается столь полно (хотя и в сжатой, конспективной форме) именно в своем высказывании о Неруде - значит Неруда ему особенно близок.

Остановимся, как нам кажется, на центральном моменте этого высказывания: "промежуточное положение". Это очень точная характеристика самого Умбраля. И не только в отношении проблемы жизни и смерти. Умбраль - весь "между". Между жизнью и смертью, жизнелюбием и соблазном саморазрушения, культурой и жизнью, уединением и публичностью... ; все это четко осознается самим писателем и нередко вызывает в нем острые мучительные переживания. Умбраль, вообще, фигура менее цельная, целостная, чем Неруда. Творчество Умбраля - растянутая во времени песнь во славу жизни: ее радостей, красоты, удовольствий, запахов, всех "самых простых вещей в мире". Но, вместе с тем, он постоянно ощущает угрозу смерти. Тема смерти, разложения, гниения, деградации неизменно присутствует в книгах писателя. Особенно она усилилась после 1975 г. - года смерти его трехлетнего сына, о чем он рассказал в одной из своих наиболее сильных книг "Плоть и роза" (1975).

Как и Неруда, Умбраль во многом политический писатель, его перу принадлежат политико-публицистические, даже агитационные, романы "Письма" (1977), "И Тьерно Гальван вознесся на небеса" (1990), "Сентиментальный социалист. Роман о политическом разочаровании" (2000). Не говоря уже о том, что он постоянно выступает в качестве политического публициста в прессе. И подобно Неруде в политике он исповедует коммунистические убеждения (хотя и не является членом компартии). Он был одним из автором документального фильма о Долорес Ибаррури (1973). Но политика, коммунистическая идеология - и в этом его отличие от Неруды - не привели к стабилизации, центрированию духовно-психологической структуры героя Умбраля (а это почти всегда сам писатель, творчество Умбраля в высшей степени автобиографично).

Дело здесь, конечно, в различиях творческих индивидуальностей и характеров двух писателей, но еще и в том, что Неруда - представитель высокого, классического периода коммунистической культуры как значительного, крупного явления в истории ХХ в. (не надо упрощать историю; отрицание коммунистической идеологии и политической системы - это одно, а признание существования особой коммунистической культуры, которой принадлежали немало выдающихся, ярких личностей, - это другое). Между тем, коммунизм Умбраля - во многом охлажденный, как, собственно, и весь современный коммунизм, переживающий период явного упадка.

Спасение герой Умбраля находит не в идеологии и даже не в радостях жизни - любовных похождениях, эротике, сексе, которым столь увлеченно предается герой Умбраля, в которых он сам, чем ближе к старости, тем отчетливее ощущает присутствие смерти. Спасение здесь в самом творчестве; творчество - как форма бегства от смерти. Возможно этим, отчасти, объясняется поразительная продуктивность Умбраля: чтобы жить, преодолевая повседневно страх смерти, надо каждый день творить.

Да, разумеется, симпатии, Умбраля к Неруде во многом определяются культурно-историческим фактором. Как писатель Умбраль сформировался в середине 60-х годов - в период ожесточенной полемики вокруг проблем реализма в искусстве. И Умбраль четко определил свою позицию в те годы как последовательно антиреалистическую. Реализм, в духе самых рьяных его ниспровергателей, Умбраль обвиняет во всех мыслимых и немыслимых грехах и противопоставляет ему иную, нереалистическую, традицию, которая лично для него включает в себя такие явления и имена, как барокко - Кеведо, декаданс - Бодлер, модерн: Рубен Дарио в поэзии и Марсель Пруст в прозе, предавангардизм Рамона Валье-и-Инклана, авангардизм во всех своих проявлениях: и в поэзии, и в прозе, и в живописи, но, прежде всего, это испанский прозаик Рамон Гомес де ла Серна. Естественно, что в этом списке любимых писателей Умбраля оказался Неруда - эстетически, безусловно, авангардист и один из крупнейших среди авангардистов. Но не последнюю роль в этом выборе сыграло и одно личностно-психологическое обстоятельство, то самое глубинное духовное родство, если угодно, первичное, природное сходство характеров, о котором было сказано выше. Это качество, которое применительно к чилийскому поэту Ю.Н.Гирин определил словами "охочий до всего Неруда", т.е. поистине юношеское пылкое, ненасытное и не преходящее с возрастом любопытство ко всему на свете, желание все увидеть, все узнать, обо всем высказать свое мнение. Сам Неруда на стадии обостренного самопознания и самоопределения, в молодости, сказал о себе "бесконечный человек" (название одного из его ранних произведений, поэмы 1926 г. "Попытка бесконечного человека").

Правда, раскрывается это качество в каждом из писателей по-разному, в силу их принадлежности разным типам культуры: более широко, безгранично, безбрежно у представителя молодой культуры Латинской Америки Пабло Неруды, и куда как сдержаннее, сосредоточеннее у испанца Умбраля, принадлежавшего к одной из старейших и богатых европейских культур. Примечательно, что Умбраль как известный, признанный, материально не нуждающийся писатель и гражданин свободной демократической Испании, имеющий возможность (которой он в полной мере пользуется) много путешествовать по свету, в своих произведениях практически ничего об этих путешествиях не говорит. И вспомним в связи с этим хотя бы названия некоторых книг Неруды: "Путешествия" (1955), "Плавания и возвращения" (1959). Все творчество Умбраля тематически посвящено одному месту, одному региону - родной Старой Кастилии, своеобразному "кастильскому треугольнику", который образуют города Вальядолид (где писатель родился и провел детство), Леон (где в молодости он некоторое время работал диктором и журналистом на местном радио) и, конечно же, Мадрид, которому посвящено большинство произведений Умбраля.

Универсализм интересов, эта самая "охочесть до всего" у Умбраля иного рода, чем у Неруды. Это, прежде всего, отзывчивость на явления культуры, на события и факты, с которыми можно познакомиться не выходя за стены, в тиши рабочего кабинета (между прочим, не обошел Умбраль своим вниманием и Россию, русскую литературу: здесь и Пушкин, и Лермонтов, и Мандельштам, и Шагал; курьезное проявление этого интереса к России: один из котов Умбраля - его любимое животное - носил кличку Лермонтов, а свой загородный дом, построенный в 80-е годы, он называет на русский манер "дачей", совсем, как в Переделкине...).

И все же родство душ и характеров между Умбралем и Нерудой наиболее наглядно проявляется в другом, может быть, самом важном обстоятельстве - в некоторых особенностях творческого почерка испанского писателя. Умбраль во многом поэт (сам себя он часто называет "поэтом в прозе"). Всю жизнь он писал и продолжает писать стихи (от публикации которых долгое время отказывался); он переложил на современный испанский стихотворения Лопе де Веги; в его текстах часто встречаются обширные фрагменты, написанные ритмической, "поэтической" прозой; свои "хроники" - краткие заметки по поводу текущих, актуальных событий, которые на протяжении 30 лет публиковались в ведущих испанских газетах, - он называет "сонетами журналистики". Так вот, как поэт Умбраль ближе всего Неруде. Не Кеведо, не Бодлер или Рубен Дарио, и не Федерико Гарсиа Лорка (все это - кумиры, любимые поэты Умбраля), а именно Неруда наиболее созвучен поэтическому дару испанского автора. Об этом наглядно свидетельствует пока что единственный сборник стихов "Преступления и баллады" (1981). От Неруды здесь - размер и строфика, точнее - их отсутствие в свободном безразмерном стихе, который, кажется, держится на одних лишь переливах интонаций, длинная, растянутая строка, сочетание специфически авангардистской синтетической метафоры (одна метафора накладывается на другую) с пристрастием к голому перечислению реалий и предметов окружающего мира и, наконец, настроение необъяснимой (по крайней мере, в тексте) глубинной, изначальной, подспудной печали ("Я - существо печальное", - говорит о себе Умбраль, а печаль Неруды, кажется, уже вошла в поговорку).

Думаю, не будет преувеличением сказать, что Латинская Америка, ее писатели Рубен Дарио, Габриэль Гарсиа Маркес, но, прежде всего, Пабло Неруда помогли Убралю самоопределиться как творческой личности и стать тем, кто он есть, - большим испанским писателем, классиком испанской литературы ХХ в. На это хотелось бы обратить внимание сегодня, в день, когда мы отдаем долг благодарной памяти Пабло Неруде.

Ю.А.ЗУБРИЦКИЙ, канд. ист. наук, ИЛА РАН

Пабло Неруда: индейское вuдение мира

В то время, когда клика Гонсалеса Виделы обрушивала на Пабло Неруду жестокие и гнусные репрессии и провокации, французский поэт Луи Арагон писал:

Он изгнан, и он повсюду,
Он загнан, но все ему внемлют,
И звонкие песни Неруды,
Как воздух обходят землю.

Живительные потоки песнопений Неруды, обходя землю, были устремлены прежде всего к его родине, Чили. Большое и достойное место среди них занимает индейская тематика.

Яркостью и взволнованностью наполнены строки Неруды о Древней Америке:

Шел человек островитянин,
Сплетая гирлянды и ожерелья...
... Вселенная снова
Рождалась из глины тарасков...
Ослепительные, как фазаны,
Важно жрецы сходили
По лестницам храмов ацтекских...
Майя, вы подрубили
Древо познанья,
С запахом хлебных житниц
Вздымались сооруженья...
Высился Куско с рассвета
Троном из башен и житниц...
Синий лес походил на пещеру.
И в тайне деревьев и мрака
Напев гуарани поднимался...
В дебрях Америки безымянной
Стоял арауко у потоков.

Эпическая манера повествования, подкрепленная идеей соучастия автора в делах индейских народов, ведут Неруду не просто к сближению, но и отождествлению поэта с ними, к восприятию системы ценностей, выработанных коренными жителями континента, а тем самым их вuдения окружающего мира и происходящих в нем событий. В этом плане с творчеством Неруды роднятся сочинения Инки Гарсиласо, Уамана Помы де Айлы и Иштлилшочитла.

Боль, страдание и негодование вызывают у поэта разрушение и подавление древних индейских цивилизаций и культур, что особенно отчетливо и символично звучит в строках, повествующих о гибели инки Атауальпы. Красная черта, проведенная конкистадорами в трех комнатах дворца, где томился пленный "сын солнца", указывала, до какого уровня помещение должно было наполнится золотом для выплаты выкупа за его освобождение. Получив выкуп, испанцы казнили Атауальпу. Обращаясь к этим событиям и к образу Манко Капака, легендарного основателя инкской империи, Неруда пишет:

Ему связали шею. Острый крюк
Вонзился в душу скорбную Перу...
Один в безлюдье равнин
Я плакать хочу, как река...
Как лавина кинжалов попасть могла
За границу твоих песков?
Только ночь я вижу, да ночь
Под землей и под сводом звезд.
Сон нелепый, как смел он змеей
Доползти до красной черты.
Очи скорби, ветвистый мрак,
Уксус ветра зачем ты вкусил?
Как случилось, что предок Капак
Не поднялся в блеске светил?

Высочайшего аксиологического уровня достигает Пабло Неруда, когда он пишет об ацтекском герое, "блеске молний доспехов", Куаутемоке; о вожде великого индейского восстания, "мудром владыке, отце справедливости, побежденном "Солнце" Тупак Амару Втором и конечно, же о Кауполикане и Лаутаро, великих арауканских токи (военных вождях).

О борьбе за свободу, которую арауканы-мапуче вели в течение столетий, написано немало. Но историки литературы совершенно справедливо выделяют два произведения: "Араукану" Алонсо Эрсильи и соответствующие главы "Всеобщей песни" Пабло Неруды. Оба автора восхищаются свободолюбием, отвагой и героизмом индейцев и их вождей. Но для Эрсильи это все же враждебная сила, а сам он как бы сторонний свидетель и наблюдатель. Для Неруды же арауканы - это его братья по оружию, а сам он - один из индейских воинов, воюющих против поработителей. При этом Неруда полностью воспринимает морально-этические и эмоциональные ориентации араукан, их вuдение событий, что без всякой попытки облагораживания или гуманизации раскрыто в сцене празднества по случаю победы над испанцами, во время которого пленный Вальдивия был подвергнут казни:

Вальдивию под дерево свели мы...
Мы танцевали на пластах земли
Таких же смуглых, как все наше племя...
Потом врага мы били по лицу.
И глотку перерезали ему...

Эти и другие моменты ритуала казни рассматриваются Нерудой и всеми индейцами как действия необходимые, заслуживающие одобрения и в этическом, и в эстетическом плане, полностью отвечающие индейскому пониманию мироустройства и его законов.

Впрочем, это не единственные строки, в которых декларируется если не полная этническая, то во всяком случае эмоциональная принадлежность Неруды к индейцам. В одной из од поэт говорит совершенно определенно:

Я индеец,
Прискакавший сюда на коне.

И Неруда продолжает повествовать и своей стране, и всей Латинской Америке, и всему миру о трагической судьбе индейца.

И вот, - говорит поэт, - отца Америки согнули,
И он вошел в единственную дверь,
Открытую пред ним,
Дверь прочих бедняков,
Всех бедняков земли.

Однако поэт не просто фиксирует тяжелое положение своих сограждан и соплеменников. Его песнопения были одной из тех составляющих, которые содействовали зарождению и укреплению в латиноамериканском общественном сознании концепций справедливости и легитимности борьбы индейцев за свои права, а также той части индеанистского движения, которая стоит на позициях не интеграции (т.е. фактически, национально-этнической ассимиляции), а свободного и гарантированного развития автохтонных народов, их культуры (материальной и духовной), их языка. Показательны в этом отношении строки из "Оды индейским хлебам":

Арауканы,
Нации начало,
Я тот поэт, что к вам идет навстречу
С новой песней...
Он чувствует, что близок свет борьбы,
Взывает к справедливости и к правде
И требует отчизны для индейцев,
И отвоевывает хлеб для них.

В свою очередь благодаря названному индеанистскому течению в общественном сознании самих индейцев укрепляются идеи сотрудничества между всеми этносами Латинской Америки.

Сила эмоций и гражданская убежденность, с которыми Неруда стоит рядом с индейцами и среди индейцев, свидетельствуют о неизменности высоких чувств поэта по отношению к ним. Но все высокие чувства стабильны и долговечны лишь в том случае, если они взаимны. Есть ли эта взаимность в отношениях между индейцами и поэтом? Попытаюсь хотя бы частично ответить на этот вопрос.

В 1968 г. мне довелось посетить Арауканию и быть гостем в одной из редукций.

Необходимо заметить, что в языке араукан-мапуче есть особый термин "уинка". Он применяется по отношению к любому человеку, не являющемуся индейцем и говорящему на одном из европейских языков. Когда-то в термине заключался деспективный смысл, сегодня это этноним.

Находясь среди араукан, я естественно пытался пополнить мои не очень обширные знания об их современной духовной культуре, в частности о наличии в их фольклоре каких-то сказаний или исторических песен, отражающих их борьбу за свободу и независимость, и соответственно об их авторах и исполнителях, о народных сказителях.

Можешь ты, брат, - обратился я к Пайнемалю, главе редукции, - назвать имя хоть одного поэта мапуче, который пишет о вашей борьбе, о подвигах Лаутаро и других токи?

- Да, - ответил тот, - это Пабло Неруда.
- Но какой же он мапуче, - удивился я. - Он же уинка, и он пишет по-испански.

Но Пайнемаль настаивал: на каком бы языке он ни писал, он поэт нашего индейского народа.

Несколько наивные суждения Пайнемаля не выпадают из общей исторической литературной панорамы, не чужеродны ей. Нечто аналогичное, когда люди считают своим национальным поэтом человека, создающего произведения на языке иного народа, - явление не такое уж редкое.

Великий азербайджанец Низами Гятнджеви создавал свои поэмы и философские трактаты на персидском (фарси); польскоязычного Адама Мицкевича своим считают многие литовцы; а киргизский писатель и видный общественный деятель Чингиз Айтматов даже о Киргизии и киргизах пишет по-русски. При этом каждый такой мастер слова, отражая в своем творчестве важнейшие стороны бытия, в свою очередь воздействует на общественное и (в особенности) на национально-этническое сознание народа. Это полностью относится к Пабло Неруде и может стать темой специального исследования.

Отмечу, что слово Неруды известно индейцам не только Чили. Кэлко Уаракка, крупнейший поэт кечуа XX в., посвятил Неруде стихи искреннего уважения, дружбы и восхищения:

Родник прекрасных слов и мудрых знаний,
С любовью ждем тебя под нашим кровом.
Пусть свет твоих напевов и мечтаний
Цветет и в сердце Анд, среди вершин суровых.

При анализе творчества Неруды легко замечаешь, что индейская тема проявляется не всегда, а лишь в тех произведениях, где имеется прямое упоминание об индейце и его деяниях. Но если его нет, это еще не означает, что в них полностью отсутствует индейское видение мира. О нем свидетельствуют беседы автора на равных с реками, Кордильерами и лесами. Именно оно позволяет возносить моленья и заклинания воздуху (Воздух! - Дай тобою дышать. - Не давай заковать тебя в цепи!), морю (Открой свой зеленый ларец, - дай нам - Всем и каждому - свой серебряный шар. - Рыбу насущную нашу) и ко многим другим стихиям, а также общественным и природным явлениям.

Разумеется, было бы ошибкой полагать, что индейское вuдение и индейская тематика составляют единственный вектор творческой и гражданской деятельности Неруды. Человек высочайшей духовной культуры и энциклопедических знаний, он совершенно осознанно воспринимал положительные стороны взаимовлияния культур самых различных континентов, регионов и этносов, включая в область поэтического познания и отдельные события, и феномены, и пульс планеты в целом, внося неоценимый вклад в дело нахождения вuдения, адекватного путям человечества.

Н.С.КОНСТАНТИНОВА, канд. ист. наук, директор Центра цивилизационных и культурологических исследований ИЛА РАН

Местожительство - Земля

За 30 лет, прошедших с тех пор как перестало биться сердце Пабло Неруды, одного из величайших поэтов ХХ в., мир претерпел головокружительные изменения. Они затронули все сферы человеческого существования, включая, естественно, культуру. Многое из ушедшего столетия безвозвратно кануло в Лету, многое из того, что казалось ценным, было ниспровергнуто постмодернистским сознанием, многое попросту незаслуженно забыто. К счастью, доля сия не постигла Неруду. Его популярность продолжает неуклонно возрастать, о чем свидетельствует неиссякаемый поток переводов его произведений на разные языки. Вероятно, чилийский поэт - один из самых плодовитых авторов ушедшего столетия. По приблизительным подсчетам его соотечественника Володи Тейтельбойма, им создано более 50 тыс. произведений. И это при том, как здесь уже сегодня отмечалось, что он жил необычайно насыщенной и разносторонней жизнью, которая помимо литературного творчества включала в себя множество странствий, активное участие в политической жизни, дипломатическую службу, журналистскую работу и многое, многое другое. Это была поистине полифоническая личность, сумевшая прожить, по словам самого же Неруды, одновременно несколько жизней. Неслучайно, в своей автобиографической книге "Признаюсь: я жил" он написал: "Моя жизнь соткана из множества жизней".

В недалекие советские времена существовала песня, в которой были такие слова: "Наш адрес не дом и не улица, наш адрес - Советский Союз". Перефразируя эти слова, можно было бы сказать, что домом и адресом Пабло Неруды, помимо его родной Чили, был весь земной шар. Будучи подлинным символом патриотизма, Неруда одновременно ощущал себя гражданином мира, предельно четко выразив это в названии одного из своих знаменитых произведений "Местожительство Земля".

Эта исключительно емкая метафора, которую можно считать своего рода самоидентификацией великого чилийца, на мой взгляд, на редкость точно передает суть его личности и творчества.

Я позаимствовала эту метафору для названия своего короткого выступления отнюдь не с целью анализировать вышеназванное произведение. Это было бы, по меньшей мере, нескромно, учитывая, что в нашей стране, к счастью, существовали и существуют талантливые исследователи, принадлежащие разным поколениям, посвятившие себя изучению творческого наследия Пабло Неруды. Моя цель иная: попытаться приблизиться к тому смыслу или, точнее, смыслам, которые таятся за этими магическими словами "Местожительство Земля". А смыслы эти поистине безграничны, поскольку речь идет отнюдь не только о географическом измерении, которое, что называется, лежит на поверхности, ведь "в поэзии Неруды прочерчены все пути его странствий по свету".

Мне кажется, что один из главных смыслов заключается в том, что Пабло Неруда на самом деле ощущал себя "гражданином мира". И ощущение это пришло к нему очень рано, в молодости, когда были созданы первые циклы стихов, составившие впоследствии его книгу "Местожительство Земля". Оно было полифоническим, это ощущение, поскольку включало в себя множество компонентов: социальный, гражданственный, политический и, конечно, духовно-эстетический. Что касается последнего, то мы хорошо знаем, что уже в начале своего творческого пути Пабло Неруда органично вписался в плеяду тех представителей литературы, которые выступали против "академизма" с позиций нового искусства - искусства авангардизма, чьи имена стали впоследствии, как сейчас принято говорить, знаковыми для культуры ХХ столетия. Назову лишь некоторые из них, не придерживаясь ни географического, ни хронологического порядка. Это Эрнест Хемингуэй, Уильям Фолкнер, Томас Эллиот, Вирджиния Вульф, Джеймс Джойс, Марсель Пруст, Фернандо Пессоа, Сесар Вальехо. Ясно, что список можно было бы долго продолжать, как ясно и то, что имя Пабло Неруды непременно должно присутствовать в этом ряду. Именно включенность в мировой литературный процесс своего времени, которая проявилась на ранних этапах творчества чилийского поэта, отразила двойственность внутреннего самоощущения Неруды: не только как человека, бесконечно влюбленного в свою родину, ее природу, людей и культуру, но и как гражданина планеты под именем Земля.

Безусловно, дипломатическая служба в странах Востока (период, когда Неруда писал стихи, вошедшие в книгу "Местожительство Земля"), предоставившая ему возможность познать совершенно иное культурное пространство, сыграла свою роль в процессе его, если можно так сказать, "интернационализации". И все-таки это был внешний и, возможно, не главный фактор. "Где-то в статьях, посвященных моим стихам, - писал Неруда в своей книге "Признаюсь: я жил", - я прочитал, что длительное пребывание на Востоке в определенном смысле повлияло на мою поэзию, и особенно на "Местожительство Земля", однако же, хотя я и не утверждаю этого категорически, относительно влияния, я думаю, все-таки ошибаются". Основную роль в формировании мировоззрения чилийского поэта, по нашему убеждению, сыграла его внутренняя, на уровне генетической, предрасположенность пребывать одновременно в разных географических, культурных и художественно-эстетических измерениях. Пожалуй, именно это в первую очередь обусловило масштаб его творчества в самом широком смысле.

Неруде было интересно все, что происходит как внутри него самого, так и во внешнем мире. Мне кажется, что он являл собой достаточно редкий феномен гармонично сбалансированной личности, в равной степени интравертной и экстравертной. Его внутренняя духовная и эмоциональная жизнь была то глубоко скрыта от окружающего мира, то бурно выплескивалась вовне. И происходило это в самых различных сферах, будь то поэзия, проза или журналистика, или же активное участие в реальной политической жизни, причем, не только Чили. Достаточно вспомнить участие в Гражданской войне в Испании. Можно сказать, что в каком-то смысле Неруда был причастен и к политической жизни нашей страны, которая вызывала у него самые горячие симпатии. Любовь сразу же стала взаимной, так как Неруда, будучи убежденным коммунистом, с полным на то основанием был признан "верным другом Советского Союза". Чилийскому поэту не пришлось долгие годы ждать официального признания у нас на родине, как, скажем, Борхесу или Октавио Пасу, по всем нам хорошо знакомым причинам, не имеющим ничего общего с творчеством. В этом смысле ему повезло, как повезло и нам, ведь Пабло Неруда, несомненно, не только самый крупный поэт Чили, но и один из символов тех вершинных достижений, которые в ХХ в. привлекли столь пристальное внимание к латиноамериканской культуре в самых различных частях земного шара.

Что бы ни говорили и ни писали о Пабло Неруде, он был и остается для последующих поколений Поэтом с большой буквы. И его поэзия, как и всякая истинная поэзия, изначально музыкальна. И сам Неруда хорошо понимал это. "Критики, вдоль и поперек переворошившие мои работы, по сей день не заметили этого скрытого влияния, в котором я сейчас сознаюсь: именно в Велавате я написал бoльшую часть "Местожительство - Земля". И хотя моя поэзия и не "благоуханная", и не "воздушная", а печально земная, мне сдается все-таки, что непрестанно повторяющиеся скорбные мотивы этих стихов внутренне связаны с поэтическим языком музыки, которая в те дни была неразлучна со мной". Говоря о поэте, невозможно устоять перед искушением процитировать его строки. Я позволю себе прочесть небольшой фрагмент из стихотворения "Стать тенью" в переводе Сергея Гончаренко. Я выбрала именно эти строки, потому что они красноречиво свидетельствуют, что Пабло Неруда как всякая харизматическая личность четко осознавал свое высшее предназначение.

И да буду я тем, что я есть, - где угодно, но главное вечно:
я, узаконенный свыше пристрастный свидетель,
примерно себя разрушающий и берегущий
в упорном служении своему прирожденному долгу.

Сейчас, с высоты ХХI столетия, можно уверенно сказать, что творческое наследие Пабло Неруды - это неотъемлемая часть культурного достояния всего человечества, к чему собственно и стремился великий чилиец, предельно расширивший границы своего гражданства, во весь голос заявив, что его местожительство Земля.

Достойным завершением празднования 100-летия со дня рождения Пабло Неруды явилась выставка, подготовленная Институтом Сервантеса в Москве совместно с посольством Чили и Фондом Пабло Неруды. Она включила в себя обширную коллекцию произведений искусства, фотографий и книг, иллюстрирующих творческую биографию поэта и его продолжительную и плодотворную связь с Испанией и Россией. Значительная часть этих материалов, обнаруженных в архивах и частных коллекциях, до сих пор оставалась неизданной и была представлена впервые.

На открытии выставки выступили посол Испании Хавьер Элорса Кавента, посол Чили Марио Сильберман и профессор Университета Карлоса III г. Мадрида Хорхе Уррутия. В своей лекции профессор отметил тесные связи Неруды с Испанией и особенно с поэтами 20-х годов, которые оказали значительное влияние на его творчество.