СТРАНИЦЫ НЕДАВНЕЙ ИСТОРИИ

А.Р.Кармен - журналист-международник, собкор "Комсомольской правды", РИА "Новости" и "Нового времени" в странах Латинской Америки в 1974-1998 гг.

Открытие страны гуарани

В 1990 г. мне посчастливилось "открывать" Парагвай. И для себя, и для читателей. То, как это было, и что мне довелось там увидеть и услышать, схожесть происходивших в этой стране процессов с тем, что нам пришлось пережить в России, заслуживает внимания.

КЛИШЕ И ПРАВДА. ЧТО ПЕРЕВЕСИТ?

"Боинг" пошел на снижение, пробился сквозь густые облака, лег на левое крыло. В иллюминаторе появился набухший половодьем залив могучей реки. Вода подошла вплотную к расположенному на высоком берегу городу, затопила прилепившиеся к его подножию кварталы деревянных домишек. Соблюдая рядность улиц, домики стояли по колено, а то и по пояс в воде, а чуть подальше, на глубоководье, также в ряд, щеголяли белоснежными палубами шикарные яхты. Сверху этот район смотрелся довольно живописно: этакая южноамериканская Венеция. Но каково же было сейчас ее обитателям!

Самолет сделал еще один маневр. Неожиданно выглянувшее солнце ударило по водной глади, отразилось от нее и веселыми бликами заиграло на стенах салона.

- Мама! - раздался рядом детский голосок. - Что это за город внизу?
- Это Асунсьон, - ответила мама.
- Ой, как здорово! - малыш захлопал в ладоши.

Признаюсь, и я точно так же, по-детски, готов был радоваться предстоявшей встрече с Асунсьоном, с Парагваем, долгие годы, а практически всегда, наглухо закрытым для журналистов из Москвы.

Невольно всплыли в памяти бесконечные статьи и комментарии из нашей печати о царившем здесь на протяжении 35 лет "режиме кровавой диктатуры", об улицах Асунсьона, "залитых кровью патриотов", о тюрьмах, "переполненных заключенными, измученными самыми изощренными пытками и издевательствами", о "несломленной воле патриотов к свободе и демократии". Большинство этих статей было перепечатками из западной прессы, либо написанными нашими журналистами, но на основе все тех же иностранных источников. Какова же была доля правды в тех, прежних статьях и репортажах? Увижу ли я подтверждение тому, о чем читал в газетах, журналах и книгах, о чем писал сам? Увижу ли свидетельства того, что за долгие годы стало стереотипом Парагвая, своеобразным пропагандистским штампом? Вопросы роились в моем мозгу на подлете к Асунсьону.

СКАЗКА О НЕСОЗРЕВШЕМ ПЛОДЕ

Мой путь ко дню этой встречи был долог и не лишен курьезов. Впервые, даже не согласовав свой поступок с руководством Агентства печати "Новости", я постучался в дверь парагвайского посольства в Монтевидео в среду 1 февраля 1989 г. У входа нажал кнопку звонка - раз, другой, третий. Никто не отзывался, и, толкнув дверь, я вошел внутрь. Небольшой холл, пустующий столик дежурного, крупный портрет президента Альфредо Стресснера, под ним - вазочка с живыми цветами, рядом национальный флаг, пара кресел, журнальный столик. Минут через пять-семь появилась миловидная девушка. Я представился и попросил аудиенцию у посла. Он оказался в отъезде, и меня принял советник посольства сеньор Амбросио Вергара, очень любезный пожилой человек.

Долго и настойчиво твердил я ему о том, что мир меняется, что пришло время отказаться от устаревших концепций и взглядов на отношения между нашими странами и народами, и что-де пора уже предоставить советским журналистам возможность собственными глазами увидеть и описать парагвайскую действительность. Дон Амбросио вежливо со всем соглашался, сам рассказывал, как они "внимательно следят за эволюцией российской политики". Заодно поведал и о том, как под мудрым руководством президента Стресснера меняется его страна, как она идет к прогрессу и всеобщему благополучию. После почти часовой беседы он записал мои паспортные данные и пообещал тотчас же отправить их в свой МИД. Договорились созвониться на следующей неделе...

Ровно через сутки Стресснер был свергнут!

Только в понедельник, 6 февраля, я смог дозвониться до посольства - в течение четырех дней все телефоны были либо заняты, либо мертвы. На мое восторженное "Ну, теперь-то можно!" советник так же любезно ответил: "Что вы! Разве им до вашей визы! Подождите немного. Плод должен созреть".

Я ждал, сидя, как на иголках. Дней через десять "мой вопрос" и в самом деле решился. "В нынешней ситуации, - зачитывал мне дон Амбросио по телефону мидовскую телеграмму, - выдача визы нецелесообразна". И, уже от себя, так сказать, мне в утешение, добавил: "Плод еще не созрел, надо подождать".

Вторая попытка была предпринята в середине апреля. Незадолго до первых послестресснеровских выборов (они состоялись 1 мая 1989 г.) агентство "Рейтер" распространило слова, якобы сказанные новым министром иностранных дел Луисом Арганьей, о намерении установить дипотношения с СССР. Вдохновленный этим известием, я тотчас предстал пред очи Амбросио Вергары. Он снова записал сведения обо мне и снова попросил подождать ответа из Асунсьона.

Однако на следующий день рейтеровская сенсация была опровергнута самим Арганьей. Ответ на мою просьбу тоже не заставил себя ждать. "Очень сожалея", дон Амбросио зачитал мне по телефону полученный из МИД приговор: "Окончательно нет". Такова была формулировка. Но ей предшествовали два загадочных и мало вязавшихся с категоричностью вердикта словечка: "por ahora" ("пока"). Они-то и дали повод дипломату для целого водопада утешительных рассуждений об уже набившем аскомину "несозревшем плоде". Мы снова договорились набраться терпения. А "пока" я писал о первых "демократических" выборах в Парагвае, находясь в Монтевидео и при этом черпая информацию с экрана телевизора и из репортажей моих уругвайских коллег.

Выборы прошли, страсти поутихли, но новостей не было: "мой вопрос" продолжал оставаться открытым. "Ждите, ждите, ждите..." - ответы господина советника отличались завидным постоянством.

Но ждать не хотелось. И потихоньку, в обход парагвайского посольства, удалось установить контакт с директором крупнейшей в Парагвае газеты "АБС колор" Альдо Сукколильо. Он, в свою очередь, проявил большую заинтересованность в установлении связей с моим Агентством печати "Новости" и в приезде его корреспондента, т.е. меня, в Асунсьон. Он же пообещал мне "сделать визу". Для этого, как он потом рассказывал, ему пришлось "выйти" на министра иностранных дел, а тому - аж на самогo президента Родригеса. Как бы забавно ни выглядела "кухня" принятия этого решения, Сукколильо своего добился: визу мне выдали. Я был счастлив, мне так хотелось быть первым советским журналистом, открыто ступившим на землю Асунсьона. Но буквально накануне там успел побывать "бразильский" тассовец Голенков. Утешало только одно: ему было поручено освещать юбилейную сессию ОАГ, а я все-таки отправился туда в "свободный поиск".

ПЕРВОЕ ЗНАКОМСТВО

Итак, аэропорт. Еще года полтора назад он, как и многие крупные сооружения этой страны, носил имя Альфредо Стресснера и был завешан его портретами и славословиями в его адрес. Теперь его переименовали в "Сильвио Петтиросси" - в честь пионера парагвайской авиации, выдающегося летчика, прилетевшего сюда в 1914 г. на своем аэроплане и тотчас покорившего сердца как местной, так и всей южноамериканской публики смелостью и отвагой.

На иммиграционном контроле протягиваю чиновнику паспорт, и очередь, до этого продвигавшаяся довольно быстро, безнадежно замирает. Впереди на транспортере уже появились наши вещи. Встречающие в нетерпении машут руками, что-то выкрикивают своим друзьям и родственникам, прилетевшим одновременно со мной. А мы стоим.

Наконец меня вежливо просят отойти в сторонку. Очередь снова двинулась, но без меня. Понять, о чем говорили между собой стражи границы, было нелегко: они общались на смеси испанского с гуарани. Но кое-что я все-таки уловил. Они гадали, как же мне удалось получить визу и, раз она существует, то как меня классифицировать - как туриста или все-таки как журналиста. Но не пускать они права не имели: в паспорте стояла "visado de cortesia". Тем не менее кто-то решил подстраховаться и проконсультироваться "наверху", и это еще больше затянуло мое "проникновение" в Парагвай - оказалось, что день у них был праздничным, и все "вышестоящие" отдыхали.

Прошло еще минут 30. Пассажиры разобрали багаж, прошли таможню и благополучно покинули как-то сразу присмиревший аэропорт. Наконец улыбки как по команде вернулись на неприступно-каменные лица служак, и мне вернули паспорт: "Добро пожаловать, сеньор! Извините за задержку, вы же понимаете...". Я все понимал, и никаких претензий не предъявлял. Таможенник демонстративно отказался просматривать мой багаж: видимо, "санкция" и в самом деле пришла с "большого верха". Здесь же, у стойки кооператива таксистов я нанял автомобиль за твердую и весьма умеренную плату, предупредительный шофер поместил мой чемодан в багажник, и мы двинулись в город.

Не раз приходилось мне въезжать в большие города Латинской Америки. Почти всегда путь из аэропорта лежал через унылые, пыльные пригороды, "усеянные" печальными поселками нищеты. Здесь ничего подобного не было. Вокруг виднелись аккуратные фермы и поля со стадами коров, небольшие фабрички, склады и стоянки грузовиков - тоже на удивление благовидные, прибранные, без хлама и мусора. Позже я увидел и нищету, и убогость бедняцких районов, и ту самую "Венецию" со зловонными лужами застоявшейся воды, проникающей внутрь домов. Но здесь, чем ближе к столице, тем добротнее и элегантнее становилось человеческое жилье, чище проспекты, еще больше зелени вокруг.

На каждом шагу - что ни вилла, то произведение архитектуры и по красоте постройки, и по ее "инкрустированности" в общий ансамбль улицы, ну и по роскоши тоже. На крышах многих домов красовались блестящие чаши параболических антенн. У подъездов - по два, а то и более автомобилей. Усыпанные яркими оранжевыми плодами, апельсиновые деревья росли прямо вдоль тротуаров и придавали городу праздничную привлекательность. Бросалось в глаза обилие немецких названий ресторанчиков и кафе, повсюду реклама марок пива, тоже немецких: "Бавария", "Мюнич" (Мюнхен). Но чаще всего на рекламных щитах, да и повсюду мелькало слово "гуарани".

С ним сталкиваешься сразу же по приезде. Оно - от названия самого многочисленного индейского племени, давшего этой стране самобытную культуру, фольклор, традиции и второй государственный язык. На гуарани, как и на испанском, здесь говорят практически все, даже иммигранты. Постороннему очень забавно бывает слушать радио или смотреть телепередачи новостей, особенно когда берут интервью у какого-нибудь агрария, и замечать, как люди в разговоре постепенно, именно постепенно, переходят на более удобный для них гуарани. И если сначала знающий испанский отлично понимает, о чем идет речь, то к концу интервью уже ничего понять невозможно. А бывает и так, что в радиопередаче, целиком идущей на этом языке, неожиданно проскакивают такие словечки, как "инфляция", "безработица", "доллар", "парламент" или до боли знакомые нам "перестройка", "гласность". Дело в том, что в индейском языке таких слов нет, и они произносятся в их испанском варианте. Что касается "наших" словечек, то в дни, совпавшие с моим приездом в Парагвай, они были в моде, прочно вошли в местный лексикон, стали "своими". И в этом не было ничего удивительного. И туда, и к нам после многих лет единовластия одной партии, ее гражданской и военно-полицейской бюрократии пришли перемены, и в Парагвае очень внимательно следили за происходившими в СССР процессами перестройки.

Гуарани же, помимо всего прочего, считается здесь символом "парагвайства", местного патриотизма. Благодаря этому вся жизнь парагвайца от рождения до смерти проходит под его знаком, и трудно найти здесь какую-либо форму человеческой деятельности или ее плодов, которым бы не было присвоено имя "гуарани": национальная валюта, марка пива и содовой, названия обменных касс и кефира, крупнейшего пятизвездного отеля на главной Площади героев, туркомпании и мыла, магазинов, мастерских, лавочек, печенья, контор - автопрокатных и... похоронных.

Мой повышенный интерес к окрестностям не ускользнул от внимания шофера такси. Он вежливо поинтересовался, впервые ли я в Парагвае. Получив утвердительный ответ, с готовностью сам предложил "кое-что" показать и рассказать по ходу следования.

Путь к центру лежал по улицам, насыщенным "достопримечательностями", связанными с событиями военного переворота 1989 г. Сделав небольшой крюк, услужливый таксист показал мне, например, американское посольство. Огромный, равный по площади нашим Лужникам, квартал, охваченный мощной, метровой толщины железобетонной стеной, отделанной снаружи привлекательным орнаментом. "Ни один имеющийся в Парагвае снаряд ее не пробьет!" - с непонятной мне гордостью сказал водитель. Стену возвели прямо накануне переворота, в ожидании его. Хозяева этого квартала, видимо, опасались, что бои за власть будут ожесточенными, и заранее позаботились о своей безопасности. Кстати, и въезд в посольство тоже не для "посторонних": мощная, подстать стене, бетонная плита в случае необходимости вырастет из земли и напрочь перекроет единственный доступ туда любому "имеющемуся в Парагвае" наземному транспортному средству, вплоть до танка. Это - к утверждениям Вашингтона о том, что "гринго" будто бы не знали о готовившемся заговоре. После нескольких поездок в Парагвай я окончательно убедился в том, что единственным человеком, кто и в самом деле не допускал мысли о грядущем перевороте, был сам Стресснер. Наверное, это общая черта всех диктаторов. Уверенность в собственной непогрешимости, в том, что народ от них без ума, делает их "близорукими".

На нашем пути оказалось и такое "памятное место", как все еще хранивший следы от пуль дом на перекрестке проспекта Испании и улицы Америки. С его балкона раздался выстрел базуки, уничтоживший бывшего никарагуанского диктатора Анастасио Сомосу, бежавшего из своей страны и прятавшегося под крылышком своего единомышленника.

Проехали мы и мимо "Мбурувича рогу" (на гуарани - "Дом вождя"), бывшей резиденции Альфредо Стресснера. После переворота она была конфискована и пустовала, но у входа в смотровых щелях бетонных сторожевых будок мелькали лица и каски солдат. От кого или для кого берегли ее? "Я бы продал весь этот комплекс русским под их посольство, - то ли в шутку, то ли всерьез сказал мне директор "АБС колор". - Это был бы красивый и глубоко символичный жест". А почему бы и нет, подумал я. Но прошли годы, свергнувшего Стресснера генерала Андреса Родригеса на очередных выборах сменил очередной президент Хуан Карлос Васмоси, и "Мбурувича рогу" вновь обрел статус резиденции главы государства.

Метрах в 500, ближе к центру, - здание, где раньше размещался полк президентской гвардии, чуть подальше находится генштаб, где и был арестован диктатор, незадолго до этого покинувший "гнездышко" своей любовницы и скрывшийся, как ему казалось, в самом надежном месте. Далее - министерство обороны и уже в самом центре города, перед зданием парламента - штаб-квартира полиции. Все это были очаги яростного сопротивления сторонников Стресснера, тех, кто в ночь на 3 февраля сражался насмерть, и даже не столько за него самого, сколько за собственную шкуру, власть и привилегии, дававшие им неограниченные возможности бесконтрольно расхищать и распродавать страну.

КАК ПОДГНИЛ МБУРУВИЧА

За время пребывания в Парагвае мне не раз приходилось слышать от самых разных людей, что отдай-де Стресснер власть лет эдак за десять до февраля 1989-го, и, глядишь, в самом деле вошел бы в историю страны как отец-благодетель, железной рукой установивший здесь мир и порядок, создавший условия для ее, пусть умеренного, но непрерывного экономического роста.

Действительно, в начале 90-х годов редко от кого, разве что непосредственно от самих жертв репрессий или родственников замученных в застенках режима да пропавших без вести патриотов, можно было услышать недоброе слово о первой четверти века его правления. Ностальгия по "старым добрым временам", когда и вода была мокрее, и небо голубее, и все были сыты, одеты и довольны, - дело известное. И здесь поговаривают, что при Стресснере были и дисциплина, и мир, и порядок, каждый "знал свой шесток" и "не высовывался". А что до преступности, то раньше двери в домах вообще не запирались. Не то, что ныне, - и манифестации, и забастовки, и захваты крестьянами земель латифундистов, и постоянно возникающие скандалы с коррупцией и контрабандой, в которых замешаны, как правило, высшие военные и государственные чины, и все чем-то недовольны, все время чего-то требуют, а уж воров и грабителей развелось видимо-невидимо. И не было раньше ни этих профсоюзов, ни рвущихся к власти политических партий, и никто не осмеливался посягать на авторитет и доброе имя канонизированных национальных героев. Теперь же не только Стресснера, но даже первых конституционных президентов Парагвая, отца и сына Лопесов (1844-1862 и 1862-1870), в честь которых по всей стране воздвигнуто столько памятников и названо столько улиц и населенных пунктов, даже их и то готовы втоптать в грязь. "У нас, - говорил мне в этой связи лидер Революционной фебреристской партии Эуклидес Асеведо, - чем больше человек уничтожил своих соотечественников, тем больше воздавалось ему славы и воздвигалось памятников". Например, Лопес-сын - маршал Франсиско Солано, еще до недавних пор бесспорно числился в ряду самых просвещенных лидеров нации, героев войны с "Тройственным союзом" (1864-1870). А сейчас "эти писаки" выяснили - и документально подтвердили! - что был он и кровавым деспотом, и развратником, и братоубийцей, да и сама эта война против Аргентины, Бразилии и Уругвая, в ходе которой погибло 5/6 населения страны, "оказалась" не "героической вехой", а "черным пятном" в истории страны. И при этом "забывают", что именно при Лопесах

Парагвай выбился в самые передовые страны континента. А что до "деспота", так, вроде, "времена были смутные да суровые", нужна была "железная рука". В общем, как и при Стресснере.

Ворчат ностальгики, огрызаются на "новые времена" и "эту проклятую демократию", вздыхают по прошлому, когда все было просто и ясно, а заодно и по его символу - Стресснеру и царившему при нем кладбищенскому миру и порядку. И сетуют, что подвел их Мбурувича, пересидел в своем кресле, "подгнил" и проворовался вместе со своей семейкой и их свитой, столкнул страну в болото повальной коррупции и казнокрадства. Да, не знают меры диктаторы, но и их окружение тоже помогает им засиживаться на троне, потому что за спиной покровителя вольготно жиреть на государственной ниве, творить беззакония.

Только один пример. Во время очередной поездки в Парагвай я присутствовал на открытии последнего, 18-го по счету блока гидроэлектростанции Итайпу. Событие по парагвайским, да и по мировым масштабам, грандиозное, подстать самой ГЭС - крупнейшей на планете и размерами, и выработкой электроэнергии - 12,6 миллиона киловатт. Совместная с бразильцами стройка началась в середине 70-х годов. Вот тогда-то в тихо дремавший до этого Парагвай хлынули долларовые потоки. Именно тогда и поднялись в столице первые небоскребы, появились современные автострады. Валютные резервы намного превысили внешний долг, страна стала набирать темпы экономического роста, открылись неплохие перспективы развития.

Но "легкие деньги" вскружили головы правителям, напрочь коррумпировали чиновников, и когда в 1979 г. строительство в основном завершилось, и в Итайпу начался монтаж энергоблоков, в страну вместо ожидавшегося прогресса пришли спад и дремучий застой. Все растащили. Многие из шикарных вилл, украшающих въезд в Асунсьон со стороны аэропорта, строились как раз в те, "золотые" годы. 2 февраля 1989 г. обнаружилось, что казна почти пуста, а внешний долг достиг 2,4 млрд долл. Для маленького Парагвая с четырехмиллионным населением это очень много.

Кто знает, уйди Стресснер "вовремя", может быть, и в самом деле люди, охваченные эйфорией крушения всего, связанного с прошлым, не срывали бы так истово его портреты, не низвергали бы его бюсты, не переименовывали бы города, мосты и аэропорты, носившие его имя. А то к моему приезду в Парагвай на всю страну оставался лишь один монумент с его изображением. Кстати, сама история сооружения этого последнего памятника тоже вполне достойна времен "славного десятилетия".

Воздвигли этот памятник в 1982 г., т.е. в разгар парагвайского "периода застоя". Он венчает собой возвышающийся над Асунсьоном живописный холм, названный Ламбарэ в честь индейского вождя, который встретил здесь первых испанских конкистадоров.

Идея создать величественный монумент в честь Стресснера давно таилась в среде приспешников тирана. Но поскольку действовавший закон не позволял "увековечивать" таким образом людей при их жизни, то понадобилось нечто грандиозное, охватывающее все эпохи парагвайской истории, а не только последние три десятилетия. Лишь в таком контексте изображение "последнего отца нации" выглядело бы неотъемлемой частью этой истории и не раздражало бы ревностных блюстителей закона. Автору проекта, испанскому архитектору Хуану де Авалосу было заказано увековечить Стресснера как "архитектора умиротворения страны".

Идею воплотили довольно просто. Высокая, наподобие ракеты, бетонная стела стоит на четырех "стабилизаторах"-опорах, под ней - статуя Ламбарэ, а выше, в обращенных сторонам света нишах - фигуры четырех персонажей: отца и сына Лопесов, героя войны против Тройственного альянса, послевоенного президента генерала Бернардино Кабальеро и на фасаде - самого Стресснера. Его присутствие в такой компании "оправдывало" нарушение закона, а заодно позволяло статуе удерживаться на пьедестале целых два с половиной года после свержения ее "модели". Да и само название монумента - "Восторжествовавший мир" - тоже делало его неприкасаемым.

И все было бы терпимо, ведь что ни говори, а персонажи монумента, хоть и каждый по-своему, но знамениты. Но ухлопали на его сооружение уйму денег - как потом подсчитали, вполне достаточную для обеспечения достойным жильем 50 тыс. жителей Чакариты, той самой "Венеции". И далеко не все эти деньги пошли на создание памятника, а, как было принято в годы стресснеризма, - прямиком в карманы исполнителей и иже с ними. Формально заказчиком выступил некто Грамон Беррес, местный магнат, особа, приближенная к диктатору, получивший в подарок за столь монументальную лесть - ни много, ни мало - все прилегающие к холму земли. После переворота меценат-мошенник, естественно, ударился в бега. Монумент же так и оставили нетронутым. Впрочем, и Чакариту тоже: ее жители продолжают беспросветно прозябать на гниющей воде, в которой при ясной погоде очень символично отражаются государственный флаг, гордо реющий над возвышающимся на высоком берегу президентским дворцом, и стоящий поодаль один из самых импозантных памятников Лопесу-сыну.

Проблема сохранения бронзового Стресснера превратилась в Парагвае в возню очень сходную с той, что идет у нас вокруг Мавзолея. Кто-то категорически требовал срочно удалить Мбурувичу "с глаз долой", кто-то настаивал на сохранении его там как исторической реликвии и как бы в назидание потомкам: было, дескать, и такое. Но, в конце концов, его скинули. Это произошло в октябре 1991 г. при левом intendente (мэре) Асунсьона Карлосе Филиссоле - к нескрываемому торжеству всех демократов и к столь же нескрываемому возмущению ностальгиков всех мастей, в первую очередь военных. Процесс "второго свержения" диктатора прошел не гладко, сопровождался стычками с полицией и военными. И только вмешательство "интенденте" и самого президента Родригеса позволило избежать кровопролития. "То, что случилось, - заявил Филиссола, - едва не вылилось в очередную трагедию. И, к сожалению, пока военные, полицейские и гражданские лица, мечтающие о возврате диктатуры, могут действовать, как им вздумается, у нас нет никаких гарантий, что страна обретет полную свободу". А о том, что таких людей в Парагвае немало, говорит следующий факт: сразу же после снятия статуи Стресснера с пьедестала в муниципалитет посыпались просьбы приобрести ее, причем за очень большие деньги.

Самое солидное предложение составило четверть миллиона долларов.

И кстати, о "защитниках" статуи сотоварищи. На протяжении десятилетий в Парагвае отмечалась не обозначенная ни в одном календаре дата - 3 ноября, день рождения Стресснера. Не выйти на улицу в этот "праздничный" день считалось если не государственным преступлением, то уж по меньшей мере поступком дурного тона. И, чтобы не попасть в черные списки "врагов нации", люди старались продемонстрировать свою преданность верховному вождю кто флагом на фасаде дома, кто его, Стресснера, портретом над дверью, кто транспарантом в полквартала, а кто и скромно - значком с ликом любимого президента на лацкане пиджака. Но самое замечательное происходило у ворот "Мбурувича рогу". Там с раннего утра выстраивались тысячи людей. Это была самая длинная и самая демократическая очередь в Парагвае. В ней рядом с министром и генералом можно было встретить простого рабочего и уборщика улицы, учителя, врача и клерка правительственного учреждения, банкира и предпринимателя. У всех в руках были аккуратно завернутые в подарочную бумагу коробочки, сверточки, пакетики, букеты цветов. Очередь двигалась медленно, каждый стремился, чтобы его увидели, отметили и запомнили. Это были часы выражения великой преданности подданных своему вождю. И попробуй, не появись в этой очереди! Свержение тирана избавило население от этого постыдного ритуала. Тем не менее, случай со статуей Стресснера наглядно показал, сколь цепко и живуче наследие 35 лет диктатуры, что в Параг-вае есть еще немало тех, кто тоскует по прошлым временам и лелеет мысль об их возврате.

ГДЕ И КОМУ ЛОМАЛИ КРЫЛЬЯ

И раз уж мы заговорили о памятниках... В Асунсьоне их много. Но второго, подобного описанному нами монументу "Восторжествовавший мир", такому, который претендовал бы одним махом охватить чуть ли не всю историю страны, здесь больше не встретишь. Разве что Пантеон Героев, где покоится прах и Лопесов, и Кабальеро, и многих других выдающихся, скромных и даже малоизвестных защитников чести и славы Парагвая. Остальные же памятники поскромнее. Есть среди них и довольно оригинальные, особенно на взгляд человека, выросшего и сформировавшегося в, как здесь говорят, "коммунистической" стране. Например, на Пятой авениде в ряду бюстов великим сынам "трех Америк", следом за президентом США Линкольном увековечен Анастасио Сомоса, основатель клана никарагуанских диктаторов, чьего внука, тоже Анастасио, как мы уже рассказали, пристрелили в Асунсьоне. Года два шли в парламенте дебаты о том, оставлять этот бюст или же снести. Победило последнее, но с каким трудом! И той же весной 1991-го. Так же, как и в случае со Стресснером, работы по уничтожению бюста Сомосы возглавил сам "интенденте", заявивший, что это событие является частью кампании по искоренению символики, связанной с именами персонажей, которые нанесли большой вред не только Парагваю, но и всей Латинской Америке.

На Площади Героев возвышается еще одна любопытная скульптура. Ее воздвигли в честь проводившегося здесь при Стресснере так называемого Международного антикоммунистического конгресса. Скрытая от солнечных лучей густой листвой высоченных деревьев, она позеленела от сырости и местами даже "подернулась" мхом. По динамике и экспрессии скульптуру эту можно было бы поместить где-то между произведениями Родена и Мухиной, хотя, честно говоря, ей далеко до обоих. Обнаженный, прекрасно сложенный, мускулистый молодой человек, по всей вероятности олицетворяющий грубую, примитивную силу, истово прильнул к ангелу в стремлении надругаться над ним, обломать ему крылья. Но ангел величественно возвышается над агрессором, даже не пытаясь оказать ему сопротивление, всем своим обликом излучая спокойствие и уверенность в своей правоте. Символика проста и понятна. Но вот пассивное непротивление натиску насильника выглядит довольно спорно. Такого в истории, тем более парагвайской, не бывало, и мое знакомство с иными памятниками убедительно подтвердило этот вывод. Даже не будучи выполненными в бронзе или в мраморе, они оставили глубокий след в истории этой страны, особенно в той ее части, что созвучна с идеей, воплощенной в описанной скульптуре на Площади Героев.

В поездке по памятным местам такого рода меня сопровождал Хуан Карлос Де Варгас, журналист из "АБС колор". Он сам предложил свои услуги провести меня по "точкам", где в годы диктатуры находились явные и тайные центры заключения инакомыслящих, где их допрашивали, пытали и убивали.

- Сразу предупреждаю, - сказал он в начале пути, - всех "точек" мы не охватим. Их слишком много.

Полдня мы колесили по приветливым, залитым солнцем улицам города. И мой "гид" показывал то на дом за высоким забором, то на внешне ничем не примечательную дверь, то на ворота, ведущие в небольшую, каких здесь немало, усадьбу, то на самую обычную, действующую и поныне тюрьму для уголовных преступников. Его рассказы приоткрывали эти двери, проникали за ворота усадеб, высвечивали подвалы внешне респектабельных домов, обнажая тайны особых отделений и тюремных павильонов, где стресснеровские палачи без суда и следствия гноили, терзали и уничтожали своих политических противников.

Вот дом на улице Чили, в самом центре Асунсьона, неподалеку от здания министерства внутренних дел. В нем располагалось "Национальное управление технических дел". В народе его так и прозвали: "Техника".

- Там действительно работали настоящие технари, мастера своего дела, - говорит Де Варгас. - Преддверие ада! Узников держали там месяцами, а нередко и годами. Делали с ними все, что хотели, особенно с теми, кого заподозрили в принадлежности к компартии, а ярлык "коммунист" вешали у нас на всех инакомыслящих, даже из числа членов правящей партии (Национальная республиканская ассоциация - Партия "Колорадо" (ANR-PC), создана в 1884 г.), тех, что были хоть в чем-то не согласны с политикой правящей элиты.

Район Такумбу в юго-западной части столицы. Вокруг - подобие улиц: немощеные, ухабистые, заваленные мусором пространства между убогими домишками. Веревки с бельем. Серыми тенями шныряют крысы. Голопузые, босые, чумазые дети гоняют ногами баночку из-под "кока-колы". Стаи облезлых, измученных блохами собак. Все отбросы вываливают прямо на улицу на растерзание тех же крыс, собак да слетающихся на гниль и падаль огромных черных птиц-"санитаров". Понурый мул тащит повозку с мешками, полными кухонных отходов.

В центре района огромная тюрьма и целое "гнездо" военных казарм различных родов войск, в том числе и полицейского спецназа. Раньше эта тюрьма называлась "Гвардия безопасности", сейчас там располагаются командование и центр подготовки ударных отрядов полиции.

- Тоже местечко, отмеченное печатью террора, - продолжает Хосе Карлос. - Сюда свозили заключенных, и мало кто выходил оттуда живым. После падения диктатуры здесь обнаружили тайное кладбище, где закапывали тех, кого затем объявляли "пропавшими без вести". А тюрьма... Считалось, что она предназначена для уголовников. Но это официальная версия. В Парагвае вообще "не было" политзаключенных, все - уголовники. У вас в России, кажется, так же было, - усмехнувшись, добавил он. - Или я ошибаюсь?

Выезжаем на окраину, поднимаемся на холм, подкатываем к шлагбауму. Де Варгас выходит, о чем-то говорит с солдатом, потом скрывается в будке. Минуты через три выходит, садится в машину, делает жест: "Поехали". Шлагбаум поднимается. Въезжаем. Брусчатка, зеленая аллея. "Припаркуйся", - говорит он. Вышли, подходим к обрыву. Перед глазами огромный котлован, целый кратер. На дне - озерцо от недавних дождей. "Как ты думаешь, - спрашивает Хосе Карлос, - что бы это могло быть?" Оглядываюсь. Позади - шлагбаум, по обе стороны - колючая проволока, внизу и на противоположном склоне - следы от добычи камня. Пожимаю плечами: "Зона, должно быть"?

В самом деле, когда-то здесь не было ни котлована, ни колючей проволоки, ни военных стражей. А потом для строительства вилл и особняков понадобился камень - тут он очень ценной породы, - и сюда стали свозить заключенных. Сначала - отдельными группами, потом их попросту поселили здесь в бараках. И они вкалывали от ареста до смерти. Как в Маутхаузене. Постепенно холм превратился в глубокий котлован - своего рода братскую могилу.

Возвращаемся в город. И снова, словно перелистывая картинки книги ужасов, проезжаем мимо домов и полицейских участков, прославившихся царившими в их стенах кошмарами. Четвертое отделение. Люди, побывавшие там и имевшие счастье оказаться потом на свободе, рассказывали, что видели в этих застенках многих, кого годами "искала" и требовала освобождения вся мировая общественность, и среди них - лидеров компартии Алькорту и Майдану, побивших все рекорды пребывания в застенках диктатуры. Седьмое отделение. "Это дом-призрак, - повествует мой "гид". - Он и построен таким образом, чтобы свести с ума тех, кто там "сидел", а заодно и тех, кто там "работал": лабиринты, лестницы, ведущие во все стороны и в никуда, подземные ходы и казематы. Люди мрачно шутили: дом строили по чертежам, скопированным с извилин в мозгу начальника отделения, а он был настоящим чудовищем...

РАЗГОВОР НА "ДЕЛИКАТНУЮ ТЕМУ"

Дня через два после поездки по "памятным местам" Асунсьона я оказался в министерстве внутренних дел.

К свежевыкрашенному в желтый цвет особняку МВД Парагвая я, признаюсь, подходил не без трепета. Сколько "наслышано" про это самое главное, самое могущественное и самое страшное министерство режима Стресснера! И можно представить, чтo испытывал я, находясь в месте, откуда всего год назад велось руководство всем тем, о чем я узнал во время поездки с моим коллегой. Но когда я вошел в здание и никто меня не спросил, куда и зачем я направляюсь, когда так же свободно поднялся на второй этаж и в кабинете заместителя министра вместо сурового военного чина меня очень любезно принял элегантно одетый адвокат, доктор юридических наук Уго Эстигаррибиа, то сразу почувствовал, что перемены здесь все-таки не только в свежей краске фасада.

- Сеньор Эстигаррибиа, - начал я наш разговор, - советский журналист в министерстве внутренних дел Парагвая. Как вам это нравится?

- Действительно, случай уникальный. Фантастика! - разводя руками, мягко улыбнулся заместитель министра. - Но это в духе времени. Мы открываемся миру, а перестройка в России позволила и Москве взглянуть на нас совсем иными глазами. Стало быть, и ваш визит сюда надо рассматривать как признак перемен.

Пользуясь пребыванием в стенах МВД, я не мог не завести разговор, как мне казалось, на "деликатную тему", напрямую связанную с поездкой по Асунсьону, ибо эта тема наверняка заинтересовала бы каждого, сколько-нибудь знакомого с парагвайской тематикой минувших десятилетий.

- Буквально с юношеских лет, - сказал я, - мне приходилось читать и слышать о жестокостях царившего в Парагвае режима. В первую очередь, это касалось репрессий против инакомыслящих, сторонников левых сил. Как люди вашего поколения реагировали здесь на факты гонений, арестов, пыток? И вообще, знали ли вы о масштабах этих нарушений прав человека?

- С высоты сегодняшнего дня, - с готовностью ответил мой собеседник, - это выглядит самым настоящим варварством. Знали ли мы о масштабах репрессий? Честно скажу, очень немного. В прессе появлялись отдельные заметки, но речь шла, как правило, о террористах, врагах нации или "агентах Кремля", намеревавшихся подорвать и разрушить нашу государственность, насадить здесь нормы жизни, чуждые нам, христианам. Повторяю, многое скрывалось от общественности, совершалось в тайне. Тогда у нас не было "гласности". Последнее слово он произнес по-русски.

- Говоря на эту тему, - продолжал заместитель министра, - мне бы хотелось, чтобы вы поставили себя на место человека, даже целого народа, которому с колыбели внушали со всех амвонов, что безбожники-коммунисты представляют собой угрозу не только ценностям нашей цивилизации, но и всему человечеству. Под прессом такого воспитания мы вырастали совершенно убежденными в том, что коммунистическая партия - это деструктивная сила, враг нации. Конечно, как при всяком авторитарном режиме, в Парагвае в этом плане было много перегибов, пострадало множество совершенно невинных людей, не имевших к коммунистам никакого отношения. Нехорошие люди сводили счеты друг с другом, тайно обвиняя своих неприятелей, соперников и даже конкурентов в связях с коммунистами, "ведущими подрывную деятельность". И этого было достаточно, чтобы жертвы таких наветов становились объектами репрессий.

Вы должны понимать также, что все мы - продукт своего времени, а оно, в нашем случае, насквозь было пронизано антикоммунизмом, антисоветизмом. Да и вы сами тоже не раз давали веские поводы "не любить" вас и ваш режим. Предполагаю, что в деле воспитания своих людей вы немногим отличались от нас. Вот только в определении, кто - враг, кто - друг, все было наоборот. Избавляться же от таких предрассудков можно лишь одним путем - развивая контакты между людьми, народами, государствами.

Уго Эстигаррибиа принадлежит к когорте новых политических деятелей Парагвая, пришедших к руководству страной после свержения диктатуры (кстати, во время нашей второй встречи, состоявшейся в канун очередных всеобщих выборов, он принимал меня уже будучи в ранге министра). Мне также очень хотелось поговорить с людьми "тех лет". И лучшей кандидатуры, чем сенатор Эдгар Инсфран, найти было бы трудно: в течение десяти лет, вплоть до 1966 г., он возглавлял МВД в правительстве Стресснера. Это были годы становления и укрепления диктатуры и единовластия партии "Колорадо", годы самой жестокой и неумолимой борьбы с инакомыслием во всех его проявлениях. До сих пор многие не могут простить Инсфрану "тех лет" и даже утверждают, будто у него руки "по локоть в крови". В его пользу говорило только одно: стресснеровский "корабль" он покинул сам, и больше никогда, несмотря на многочисленные соблазны чинами, постами и привилегиями, почетной работой за рубежом, не вернулся "на борт", не был замешан ни в каких аферах режима. В момент моего приезда в Парагвай Эдгар Инсфран неофициально считался "вторым человеком" в партии "Колорадо", а официально, помимо места в сенате, он занимал ответственный пост в так называемом Почетном правительственном совете - некоем подобии политбюро или "совета старейшин" этой партии, в известной степени даже обладавшем функциями исполнительной власти. И хотя недругов у Инсфрана в стране было немало, все, в том числе и они, единодушно считали его самым блестящим политическим деятелем Парагвая.

Встретиться он согласился без колебаний и выразил готовность беседовать о чем угодно. Естественно, разговор наш зашел на "деликатную тему". И его слова во многом оказались созвучными тому, что я услышал от министра Эстигаррибиа.

Как человек, принадлежащий "политической археологии" нашей страны, - сказал он, - я тоже несу свою долю ответственности за многое, происходившее в те годы. Правда, эта ответственность не столь велика, как это пытаются приписать мне политические противники. То было трудное время: фактическое состояние "внутренней войны" с врагами правительства Стресснера и правящей партии, разгар "холодной войны". Тогда ведь "перестройки" не было ни у вас, ни у нас. В мире господствовали иные критерии. Мы категорически отвергали все, что было хоть в чем-то созвучным с идеями, идущими из Москвы. И если вспомнить сейчас, как мы поступали по отношению к коммунистам и оппозиции в целом, то вполне справедливо можно назвать это жестокостью, злоупотреблениями, нарушениями прав человека - как угодно. И все будет правильно. Иной же формы действий мы тогда себе и не представляли. Мы находились на орбите Соединенных Штатов, они нас "индуцировали" на определенную форму поведения, мы следовали их критериям. Сегодня же я не вижу никакого смысла в том, чтобы мы с упрямством сохраняли прежнее противостояние. Да и вообще сам факт, что кто-то исповедует иную идеологию, здесь уже никого не пугает. А раз так, то почему не изменить отношение и к стране, придерживавшейся иной, чем у нас, доктрины?

ПЕРЕСТРОЙКА ПО-ПАРАГВАЙСКИ

Действительно, смотреть на сегодняшний Парагвай, не оглядываясь назад, очень трудно. И не потому, что невозможно было проехать по улицам Асунсьона без того, чтобы тебе не показывали те самые "памятные места". И не потому, что по сей день, а всего-то через год после свержения Стресснера и подавно, можно встретить лотошников, торгующих открытками с портретами экс-диктатора, а на стенах домов еще кое-где увидеть полинявшие афиши с его изображением. Дело не в них, а в наследии стресснеризма, очень осложнявшем и без того тернистый процесс перехода страны к демократии.

- На протяжении долгих 35 лет Парагвай жил в условиях, которые лично я называю "правым сталинизмом", - говорил мне сенатор Карлос Ромеро Перейра, один из лидеров "Колорадо". Его сторонники, оставаясь в рядах партии, не желали отождествлять себя с ее позорным прошлым, стремились придать ей современный, динамичный и, главное, демократический облик.

- Мне сейчас за 50 лет, - продолжает Перейра, - но я не знаю, что такое демократия. Коллективная память нашей страны знает только диктатуру и террор. Слово президента и его приближенных значило больше, чем любой закон. О социальной справедливости и правах человека даже не заикались. И вот однажды, а точнее, 3 февраля 1989 г. мы проснулись "свободными". Но от чего? От тирана - да! Но не от оков тирании. Они еще долго будут сковывать нас, наше мышление, общественное поведение. Мы провозгласили свободу и демократию. Но этого недостаточно. Ими надо уметь пользоваться, а мы пока не умеем.

- Демократия была дарована нам сверху, - вторит ему Эуклидес Асеведо. - Мы с радостью приняли ее, но процесс перехода к ней тотчас же был поставлен с ног на голову. Он должен был завершиться выборами, а нас заставили с них начать - по стресснеровскому избирательному закону, по насквозь сфальсифицированным избирательным спискам, при действующей стресснеровской конституции, при прежнем репрессивном и пропагандистском аппарате правящей партии. И, главное, при полном отсутствии культуры демократического поведения. В результате те, кто лишили нас этой культуры, а теперь "даровали нам свободу", сохранили за собой власть и, что самое интересное, до сих пор не предложили никакой сколько-нибудь серьезной программы обновления страны. Да к тому же еще жалуются, что оппозиция хочет отстранить их от управления страной.

- Я слышал, что Стресснер, наблюдая по телевизору церемонию "восшествия" на президентский пост генерала Родригеса, воскликнул: "Да там только меня не хватает!". Это правда? - спросил я Эуклидеса Асеведо.

- Этот факт общеизвестен! - воскликнул он. - В самом деле, у власти остались фактически те же люди, что и раньше, лишь немного "разбавленные" теми, кто, опасаясь за свою шкуру, в последние годы удрал из страны: они в чем-то были не согласны с политикой Стресснера и боялись, во-первых, что он их уничтожит, и во-вторых, что в момент насильственной смены власти, как это и произошло, они, не дай Бог, окажутся среди его ближайшего окружения, а это, в свою очередь, может лишить их шансов удержаться на политическом Олимпе после падения тирана. Так что, как видите, изменений у нас и много, и мало. В итоге Парагвай напоминает теперь самолет, который летит на автопилоте, включенном еще до переворота, горючее кончается, и никто не знает, куда мы летим и где приземлимся. Отсюда и все наши проблемы.

Проблем действительно масса. Они возникли сразу же, как только стихли последние выстрелы переворота, и страна узнала, что новые правители все-таки намерены приоткрыть двери, ведущие в цивилизованное общество. Однако народ, как это бывает, не хотел довольствоваться щелкой в дверях. Он пожелал распахнуть их настежь. А это означало "разгул" той самой неведомой парагвайцам демократии. Сразу же стали плодиться и оформляться политические партии и профсоюзы, появились демонстрации и забастовки, стали "модными" голодовки протеста, безземельные крестьяне начали массовые захваты пустующих земель, бездомные требуют строительства для них жилья, студенты - реформы образования, новых ассигнований на его развитие. Раньше все это жестоко подавлялось. Сегодня уже нельзя - демократия!

Кризис охватил и правящую партию, которая за три десятка лет единовластия превратилась в один из столпов классической триады "государство - партия - силовики". Она и после смены власти по-прежнему осталась самой крупной и лучше всех организованной политической силой. Но сейчас, когда в Парагвае уже ничего не скроешь и не утаишь, когда стало известно все или почти все и про Стресснера и его ближайшее окружение, а экономическое положение страны не улучшилось, в этих условиях все стрелы обид за прошлое и недовольство нынешними неурядицами обрушились на "Колорадо". Внутри партии наметилось немало течений, ведущих, по словам Эуклидеса Асеведо, "кровавую борьбу" за влияние и, естественно, за руководство в ней.

- В обстановке политического плюрализма и гласности "навешать всех собак" на правящую партию не представляет особого труда, - объяснял мне сложившуюся в "Колорадо", да и в стране в целом ситуацию уже известный нам сенатор Эдгар Инсфран. - За долгие годы единовластия имя и престиж любой партии может "поизноситься", а, как вам известно, у "Колорадо" прошлое далеко не идеальное. В этом смысле ее положение можно сравнить с тем, в котором оказались коммунистические партии в странах Восточной Европы, да и у вас в России. И, конечно же, наши политические противники используют любую ошибку, любой промах, - я уже не говорю о преступлениях! - чтобы очернить нашу партию и когда-нибудь отстранить ее от власти. Как мне видится, это вполне закономерный и нормальный процесс. За ошибки, а тем более за преступления надо платить. Но решаться это должно демократическими методами, на избирательных участках.

- Любой политический процесс, - продолжает Инсфран, - подвержен эволюции. Демократия, как правило, - итог длительного "сожительства" самых разных политических и общественных взглядов и течений, и она же - результат долгого процесса, в ходе которого идет постоянная доработка, настройка, шлифовка и притирка, вырабатываются здоровые формы человеческого общения, основанного на уважении прав и мнений оппонента, на политической терпимости. Мы же не имели возможности пройти такой путь. Отсюда и неумелое пользование свободой и гласностью, чрезмерная агрессивность отдельных политиков и журналистов, силовые приемы в достижении экономических целей, много демагогии.

- Больной вопрос всяких реформ: нет ли опасности возврата к прошлому?

- Как парагваец, немало видевший, переживший и болеющий за судьбу своей родины, я не хотел бы, чтобы вернулась диктатура. Да я и не верю, что такое теперь возможно. Народ вкусил сладких плодов свободы и демократии, и хотя мы еще только учимся их потреблению и использованию по назначению, их вкус уже на устах у всех, и вряд ли люди захотят отказаться от этих плодов.

НЕКАРМАННАЯ ОППОЗИЦИЯ

Доминго Лаино, председатель Подлинной либерально-радикальной партии (PLRA) - самой крупной и, можно сказать, традиционной соперницы "колорадовцев" - так объяснял мне позицию своих единомышленников раньше и теперь:

- Конечно же, мы были категорически против поспешного проведения всеобщих выборов 1 мая 1989 г. Все же прекрасно понимали, что таким образом "Колорадо" намеревается, во-первых, сохранить власть, и во-вторых, лишить нас и всю остальную оппозицию возможности как следует организоваться, создать собственные национальные структуры и провести подобающую пропаганду в пользу своих кандидатов. В самом деле, ну что можно построить за какие-то три месяца?! Ведь при Стресснере мы фактически были на полулегальном положении. Меня то и дело вышвыривали из страны, кидали в тюрьмы. То же происходило и со многими моими единомышленниками. При этом за рубежом нас называли "карманной оппозицией". Это было очень обидно: мы боролись с режимом как могли, т.е. так, как позволяли царившие здесь порядки. И борьба эта была постоянной, упорной и с каждым годом все более интенсивной. Мы не прибегали к "радикальным" мерам, потому что понимали: в этом случае нас просто раздавят, как тараканов. А народу нужна была надежда, нужна была партия, готовая предложить и предлагавшая иные пути развития и всего образа жизни в целом. Таковыми были мы все эти годы.

- И вот пришли эти скоропалительные родригесовские выборы, - продолжает сенатор Лаино. Наша беседа происходит в здании парламента, куда он был избран как раз на этих "скоропалительных" выборах 1989 г. - Мы давали себе отчет, что сегодня эту стену головой не прошибить, и придется играть по их правилам. Несмотря на то, что мы оказались в крайне невыгодных условиях, мы все-таки получили представительство в обеих палатах парламента. Теперь у нас есть возможность вести работу как в самом конгрессе, так и на местах, по всей стране.

- Хочу особо подчеркнуть, - делает акцент Лаино, - что наша оппозиция не оголтелая и не зашоренная, а конструктивная. Мы готовы идти на разумный компромисс и сотрудничество даже с "колорадовцами", когда их линия, по нашему убеждению, отвечает интересам народа и нации. Но в Парагвае еще есть немало людей, лелеющих надежду на возврат к прежним методам управления обществом, они боятся, что с укреплением демократии потеряют все свои былые привилегии, а может быть, и лишатся того, чем незаконно обогатились в годы диктатуры. Поэтому настоящий период для нас очень сложный и хрупкий. Стране нужны спокойные и стабильные условия для того, чтобы этот переход происходил как можно менее болезненно и наиболее эффективно. И усложнять этот и без того нелегкий процесс моя партия не намерена...

Все свидетельствовало о том, что в Парагвае действительно начала складываться совершенно иная политическая ситуация. Люди, встрепенувшись от 35-летнего оцепенения, сбросив оковы страха и вкусив "меда свободы и демократии", все решительнее стали заявлять о своем суверенном праве покончить с еще не похороненными попытками сохранить "стресснеризм без Стресснера".

Продолжение следует